Читать книгу "По миру с барабаном - Феликс Шведовский"

Ведь мудрость – это искусство отпустить то, что уже не твое. Именно это умение и тренирует буддийская медитация…

За эти пять дней мы прошли по деревням, где никогда не было электричества, а по вечерам жгут керосин. Люди принимали нас сердечно. Правда, далеко с нами не шли: боялись оторваться от родных поселков, в каждом из которых своя особая живая традиция. Городским жителям трудно понять этот страх, для городских традиции – это что-то вроде «условностей», «пережитков», легко превращающихся в игру и балаган. Да что там городские – достаточно появиться в поселке телевидению, как древние обряды быстро начинают терять смысл. Есть тут и практическая причина: для сельских жителей, не познавших прелестей цивилизации, храмовые обряды и сезонные праздники – это единственный способ организации досуга и общения. Телевизор дает суррогат общения, выхолащивает праздники до уровня пустых развлечений. В городской Индии это произошло. Хотя религиозность вроде бы сохранилась и индуистские праздники чуть ли не каждый день, но это торжества пластмассовых кукол, а не живых божеств. Что-то вроде Диснейленда.

24 ноября 1998 г., вторник. И вот мы в Вайшали. Отсюда Будда уходил в Кушинагар, где три месяца спустя вступил в нирвану. Будда окончательно прощался с вайшалийцами, ибо заранее знал: его ждет махапаринирвана, подразумевающая исчезновение видимого физического тела из этого мира.

Впрочем, для тех, кто обладает внутренним зрением, тело Будды нерушимо, как алмаз, и может оставаться таким всегда. Свое исчезновение он показывает как уловку для неразумных живых существ.

Прежде чем принять решение об уходе в нирвану, Будда трижды сказал своему ближайшему ученику Ананде: «Если я пожелаю, то могу пребывать в мире вечно». Но Ананда трижды промолчал. Он не понял, что Будда намекает: если ученики попросят, Будда сможет вечно находиться среди людей в своем неумирающем теле. Но только если попросят…

И тогда Будда Шакьямуни сделал вывод: ни его ученики, ни, тем более, все остальное человечество не готовы к тому, чтобы Учитель всегда физически жил среди людей. А если они не готовы к этому, то не будут ценить, станут с пренебрежением относиться к Великому Святому, даже оскорблять его и тем самым отяготят свою карму. Чтобы у нас возникла тоска по Будде, он решил уйти из этого мира и вернуться, только когда сердца наши очистятся, а мысли станут простыми и искренними. И Будда сказал: «Через три месяца я вступлю в нирвану». Ананда опечалился и просил Будду изменить свое решение. Но было уже поздно…

Вся эта беседа имела место в Вайшали, находящемся на другом берегу реки Ганг, на которой стоит Патна. Правда, в Вайшали река эта называется не Ганг, а Гандак, чуть ниже сливающийся с другой маленькой рекой Гангис, которая так же, как и он, течет прямо с Гималаев. Соединяясь, они и рождают Ганг, на котором стоит Патна.

По карте Вайшали расположен гораздо ближе к Патне, чем Раджгир – в Бодхгае, но шли мы от Патны до Вайшали те же самые пять дней. Ведь в деревнях люди останавливали нас, собираясь толпами, жаждущими проповедей, которые Тэрасава-сэнсэй горячо произносит на хинди. Он знает только простой разговорный язык индусов и не умеет ни читать, ни писать на нем. Возможно, поэтому крестьяне так любят слушать Сэнсэя. Остановка для общения из короткой незаметно превращалась в длинную: индусы начинали готовить нам еду.

Вы и представить себе не можете, как они долго готовят! Но это их подношение нам. Это не ресторан и не «тур а-ля натур». Монахам нельзя высокомерно отказываться от подношений, даже если приходится испытывать неудобства. Таково наше послушание – давать людям шанс накопить добрую карму благодаря почтению к буддийской общине, не абстрактному, а конкретно выраженному. Реальное проявление глубоко спрятанных чувств дается всегда непросто, и к этому необходимо относиться с пониманием. Так мудрый взрослый терпеливо дожидается, когда ребенок научится делать что-то, чего не умел раньше, не обрывает и не сердится на его неловкость.

Но странствие наше затягивалось не только поэтому. Утром мы могли предупреждать индусов, что хотим отправиться натощак, и они бы не обиделись, напоили бы чаем – и все. Мы же упускали этот важный момент, и они уже начинали готовить нам завтрак. Приходилось ждать. В итоге наш выход фатально затягивался, и мы плелись уже по жаре, естественно, очень медленно.

Только сегодня мы наконец смогли выйти в полвосьмого – и прохладное утро было наше. Мы быстро дошли до ворот, обозначающих въезд в селение Вайшали. От них всего четыре километра до ступы Ниппондзан Мёходзи. Однако мы заблудились и проплутали десять километров без перерыва: нам все казалось, что вот-вот – и придем, и поэтому не делали привал. С тяжелыми рюкзаками три часа на ногах – это был поистине «подвиг веры», то есть веры в появление ступы из-за каждого поворота. Наконец наша вера была вознаграждена. Потные и злые, мы грохнулись на колени в маленьком храме у подножия ступы, и Учитель строго отчитал нас за недостаточную глубину практики.

Он сказал, что в деревнях, через которые мы проходили, люди, порой совершенно неграмотные, хранят редкую культуру, привитую им 2500 лет назад настоящей странствующей буддийской общиной – Сангхой, какой почти не осталось в наши дни. Хотя такой Сангхи почти нет, эти села, не затронутые еще цивилизацией, из поколения в поколение передавали благодарную память об истинной общине, несшей Дхарму, и поэтому нас так почтительно встречали и взрослые, и дети.

25 ноября 1998 г., среда. Отдыхаем в Вайшали. Продолжу воспоминания о последних пяти днях пути.

В деревнях нас встречали толпы ребятишек. Так приятно смотреть им в лица. Здесь я отдыхаю от московской защитной реакции, когда не смотришь людям в глаза, чтобы не увидеть в них агрессию. Тут я как дома, это словно мои братья и сестры, мои сыночки и дочки. Господи, как же хорошо в индийской глуши!

Сэнсэй часто заканчивает свои проповеди тем, что учит детей произносить «Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё». У них не сразу получается делать это слаженно, громко, хором. Некоторые детишки презабавно давятся смешинкой, прикрывая рот ручонками. А потом вдруг все разом как гаркнут «На!», потом «Му!», «Мё!» и так далее.

Вспомнил, как ты называла Женечку буддочкой, когда он был совсем маленьким, и записывала в малюсенькую, с детскую ладошку, тетрадку все его необычные слова, и называла ее «сутрой». Я тогда уже стал монахом, и ты узнала, что такое сутра…

Один из трех бханте-джи, идущих с нами, делает всем массаж, да такой сильный, что аж кости трещат. Особенно налегает на ноги – мы же идем пешком. В деревнях Сэнсэю почти на каждом привале массируют ноги местные пацаны, сразу вдвоем или втроем.

Электричества почти нигде нет. Долгую темноту после раннего заката освещают керосинкой. Она негромко шипит, и запах ее отпугивает комаров.

В очередной раз принимая душ под колонкой на улице под сотней взглядов, поймал себя на мысли, что поскольку я намыливаюсь, не снимая трусов, то, получается, я и моюсь, и стираюсь одновременно. Жара здесь такая, что можно мыться вообще в одежде – высыхает мгновенно. А еще подумалось: возможно, индусы воспринимают не только наше купание, но и вообще всё, что мы делаем, как некий специально устраиваемый спектакль, а нас – как бродячий цирк. В конце концов, почему бы и нет! Каждым шагом и каждым жестом своего шествия мы действительно доносим до них Учение Будды. Недаром в Махапаринирвана-сутре сказано: когда Будда решил искупаться, посмотреть на это собрались все звери и птицы, не говоря о людях. Они сделали это не из пустого любопытства – просто абсолютно любое действие Просветленного они воспринимали как проповедь Дхармы, которую нельзя пропустить.