Читать книгу "Пятый персонаж - Робертсон Дэвис"

— Вы Данстэбл Рамзи?

— Да, я Данстэбл Рамзи.

Последовало долгое молчание.

— Я думала, он маленький мальчик, — произнесла миссис Демпстер и закрыла глаза.

Я сидел и держал ее за руку в надежде, что она снова заговорит, может быть, про Пола. Я просидел так около часа, а затем, к полному моему изумлению, пальцы миссис Демпстер чуть-чуть, едва ощутимо, пожали мою руку. Это было последнее, что она мне сказала. Вскоре дыхание ее стало частым и хриплым, и сестры знаками попросили меня уйти. Через полчаса они вышли в коридор и сказали, что она умерла.

Эта ночь была для меня очень тяжелой. Я с мрачным упорством держал себя в руках, пока не лег в кровать, а потом заплакал. Плакать было странно, страшно и больно, ведь я не плакал с того давнего случая, когда мама меня побила, не плакал даже в худшие моменты войны. Мало-помалу я уснул, но и тут не нашел покоя — теперь меня одолевали страшные сны; раз за разом я видел свою мать в каких-то чудовищных обличьях. Когда это стало совершенно невыносимо, я с криком проснулся, сел и попытался читать, но не мог сосредоточиться на странице, в голову лезли мрачные, нелепые фантазии, я чувствовал такое безысходное отчаяние, такую жалость к самому себе, словно я не шестидесятилетний мужчина, не грозный повелитель школьников, не ученый с прочной, хоть и скромной репутацией, а жалкий разнюнившийся подросток. Всю ночь мой дух словно отражал нападение каких-то чуждых, злобных сил, и к тому времени, как прозвенел спасительный звонок к подъему, я находился в почти невменяемом состоянии; я порезался при бритье, я через силу позавтракал, тут же почувствовал позывы к рвоте и едва успел добежать до ванной; на первом же уроке я так недостойно обошелся с глуповатым учеником, что потом пришлось перед ним извиняться. Смятение духа отражалось и на моем внешнем виде, во всяком случае коллеги относились ко мне в тот день с необычной предупредительностью, а ребята на уроках сидели тихо как мышки. Думаю, все они решили, что я очень болен, да я и был болен, только болезнь у меня была такая, что с ней не пойдешь к врачу, и я не знал никаких средств от нее.

Я распорядился, чтобы тело миссис Демпстер доставили в Торонто, в крематорий, и поручил его заботам похоронного бюро. На следующий день я пошел проверить, все ли там в порядке.

— Демпстер, — сказал служитель. — Да, конечно, зайдите в комнату номер три.

Она не слишком походила на себя, скорее всего потому, что бальзамировщик перестарался с румянами, и я не могу сказать, что у нее был «умиротворенный вид» или что она «словно помолодела». У нее был вид пожилой миниатюрной женщины, приготовленной к погребению. Я встал на колени, помолился за упокоение души Мэри Демпстер в некоем неопределенном месте, неким неопределенным образом, под благожелательным покровительством некой не указанной, но остро ощущавшейся мною силы. Такая молитва подтверждала все антирелигиозные доводы Денизы Стонтон, но мною владело ощущение, что не прочесть молитву было бы духовным самоубийством. Затем я попросил прощения для себя самого за то, что уделял ей слишком мало любви и не был достаточно щедр, хотя и делал все как можно лучше — как мне казалось.

Мне бы очень не хотелось, директор, чтобы Вы сочли меня за сумасшедшего или полного идиота, а потому я сильно колебался, стоит ли рассказывать Вам, что было дальше. Годы не заставили меня изменить моему давнему, твердому убеждению, что Мэри Демпстер — святая, ведь какая мне разница, верит кто-нибудь, кроме меня, в три ее чуда или нет, я-то знаю, что они были. Согласно церковному преданию, тела усопших святых благоухают; многие свидетели говорят о запахе фиалок. Пытаясь учуять аромат истинной святости, я наклонился и понюхал голову Мэри Демпстер. Запах был, и довольно приятный, но, увы, явно искусственного происхождения.

Увидев, что я молюсь у гроба, служитель похоронного бюро сделал вполне разумный вывод, что похороны будут проводиться по христианскому обряду, и пошел за крестом. Он вернулся в тот самый момент, когда я принюхивался.

— «Шанель номер пять», — прошептал служитель. — Мы всегда их используем, если родственники не принесут чего-нибудь другого. И вы, наверное, заметили, что мы чуть-чуть подложили грудь вашей матери, за болезнь она немного там исхудала, это придает лежащей фигуре несколько нездоровый вид.

Приличный, доброжелательный человек, он выполнял, как умел, необходимую, пусть и малоаппетитную работу, поэтому я воздержался от комментариев, только сказал, что она мне не мать.

— Извините, пожалуйста. Ваша тетушка? — Он отчаянно старался окружить клиента теплотой и заботой, не доходя при этом до прямых фамильярностей.

— Нет, и не мать, и не тетушка.

У меня язык не поворачивался определить то, чем была для меня Мэри Демпстер, тусклым, несоразмерным словом «друг», так что я оставил служителя строить догадки.

На следующий день, когда раскрылись дверцы пылающей топки и тело Мэри Демпстер отправилось в свой последний путь, кроме меня, в часовне крематория не было ни души. Да и то сказать, кто еще ее помнил?

5

Она умерла в марте. Тем же летом я отправился в Европу и, кроме всего прочего, навестил болландистов в надежде, что они похвалят мою последнюю большую книгу. Я совсем не стыжусь в этом признаться — кто, как не они, мог сказать, хорошо я справился с работой или нет, чья оценка могла быть мне приятнее? Меня не постигло разочарование, они были все так же гостеприимны и не скупились на комплименты. Попутно я узнал одну очень радостную для меня вещь: падре Бласон еще не умер, хотя, конечно же, очень постарел; он лежал в одной из венских больниц. Первоначально я намеревался посетить Зальцбургский фестиваль,[66]но не Вену, однако это известие заставило меня изменить свои планы, ведь я ничего не слышал о Бласоне невесть уже сколько лет.

Я нашел его в больнице, принадлежавшей Синим монахиням;[67]Бласон хоть и постарел, но не слишком изменился, разве что утратил последние зубы; на его седых, все так же всклокоченных волосах лихо сидела все та же кошмарная бархатная скуфейка.

С нашей единственной встречи прошло свыше четверти века, однако память не подвела старого иезуита.

— Рамзес, — возопил он, как только я показался в дверях, — а я-то думал, вас давно нет в живых! Постарели вы, постарели! Господи, да это сколько же вам лет? Да вы признавайтесь, чего там стесняться и жеманничать! Сколько вам лет?

— Шестьдесят один, — сказал я. — Только-только стукнуло.

— О, да вы настоящий патриарх! А на вид так еще больше. А вот мне сколько лет, это вы знаете? Да нет, не знаете, и сам я вам тоже не скажу. Если здешние монашки узнают, они точно решат, что я маразматик. Они и так слишком уж усердствуют с мытьем, а если узнают, какой я старый, начнут сдирать с меня кожу своими жуткими щетками, обдерут заживо, как святого Варфоломея.[68]Но я все-таки вам намекну — вам уже не придется поздравить меня со столетним юбилеем! Ну а на сколько мне больше, этого я никому не скажу, это вы узнаете, когда я умру. А умереть я могу в любую минуту. Ну хоть прямо сейчас, за разговором с вами. Тогда-то уж точно последнее слово останется за мной, верно? Да вы садитесь, садитесь. У вас усталый вид. Вы написали прекрасную книгу. Не то чтобы я проштудировал ее от корки до корки, но одна сестра тут кое-что мне из нее почитала. Правда, мне пришлось сказать ей: ладно, хватит, — потому что ее кошмарный акцент осквернял вашу элегантную прозу, ведь хоть бы одно имя произнесла правильно! Убийство, чистое убийство! Вы и представить себе не можете, насколько невежественны эти женщины! Палачи изустного слова! В наказание я заставил ее каждый день читать мне «Вечного жида». Французский у нее вполне пристойный, не то что английский, но сама книга буквально жгла ей язык, там же, вы знаете, сплошной антиклерикализм. А уж какие там иезуиты! Чернокнижники, всеведущие злодеи! Будь мы хоть на крупицу такими ловкачами, как нас расписывает Эжен Сю, мы бы давно уже были властителями мира. Бедняжка, она никак не могла взять в толк, зачем мне понадобилось слушать подобную мерзость и почему я все время смеюсь. А как я сказал, что эта книга включена в Индекс,[69]так теперь она вообще считает, что я какое-то чудовище и только прикидываюсь стареньким, дряхленьким иезуитом. Вот так мы и развлекаемся. Ну а у вас-то что? Как там ваша малоумная святая?