Читать книгу "Игра королев - Дороти Даннет"

На полу перед вдовствующей леди стояла железная подставка. Туда Булло водрузил тигель; жар, исходящий от него, заставил женщин отпрянуть. Они молча смотрели, как Джонни приближается с железным прутом в руке. Прут просвистел в воздухе — и горлышко реторты разбилось у самого основания.

Джонни молча протянул вдовствующей леди щипцы. Та склонилась над тиглем и принялась шарить в нем. Наконец она зацепила что-то, вытащила из реторты и положила на пол. Это был маленький, тусклый брусок металла — без всякого сомнения золота. Больше в сосуде не было ничего.

Их радость, их торжество не умещались в слова. Бутылки и банки зазвенели и задребезжали, со щек от волнения закапали слезы. Слиток свинца превратился в слиток золота: камень и в самом деле обладал силой.

Когда шум немного утих, Сибилла, раскрасневшаяся от удовольствия, вскричала в нетерпении:

— Можно взглянуть на него? Можно еще раз взглянуть на камень? Теперь мы знаем, что он настоящий.

Это было не слишком тактично, и Джонни поначалу отнекивался, но Мариотта и Агнес присоединились к просьбе, и в конце концов ему пришлось извлечь серебряную шкатулку. Сибилла бережно открыла ее.

— Выньте камень, — попросила Дженет. — Он тяжелый?

Вдовствующая леди взяла его двумя тонкими пальчиками.

— Не очень. Такой маленький — и такая сила! Если порошок совершает чудеса, то чего же ждать от целого камня?

Цыган свернул белыми зубами и проговорил с королевской беспечностью:

— Он загорится как солнце в вашей ладони… он будет пылать, моя госпожа. Но вы, верно, пожелаете расходовать камень понемногу: тогда его надолго хватит.

— Не обязательно, — заявила Сибилла. С минуту она держала бесценный предмет на ладони, как бы примериваясь, сощурив синие глаза, а потом швырнула со всего размаху в самое жерло печи.

Все дружно закричали, и Джонни громче всех.

Пламя заклокотало, столб дыма вырвался из печи и прикрыл их всех, как черное лоно предвечного Хаоса, ревущее, брызжущее невиданным ядом. Стало темно — гораздо темнее, чем в первый раз. Очи их смерклись и стали подобны очам умерших и нерожденных, чувства притупились, онемели под облаком серы, кожа покрылась копотью. Пламя в печи бушевало. Последнее, что видела Дженет, была голова Сибиллы, нежный эдельвейс на фоне черного горного озера. Она вскочила со своего места, мертвой хваткой вцепилась в длинные рукава вдовствующей леди и застыла так. Потом все окончательно смерклось.

Желтое сияние не появилось. Слепой, безвидный кошмар поглотил их: проходили секунды, затем минуты, а ядовитые, синевато-серые клубы все продолжали толчками выбрасываться из печи. Свет возвращался мало-помалу, словно нехотя, разгонял темноту мутными кругами: так проточная вода вымывает из лотка частички пустой породы.

Сначала появился пол, потом — табуретки, потом — ножки скамьи и, наконец, пять человек, собравшихся в лаборатории, — трое из них находились уже не там, где застало их извержение. Джонни Булло, отбежав от печи, привалился к двери, искоса поглядывая на Сибиллу. Сибилла снова уселась на свое место, а Дженет, стоя за ее спиной, пристально вглядывалась во что-то. Вдовствующая леди между тем энергично шарила в пузатом тигле, как две капли воды похожем на тот, что стоял разбитым на железной подставке.

— Полезная вещь — дым, — заметила Сибилла. — Ну, что тут у нас? Так я и думала. — Она вытащила что-то из кувшина и предъявила присутствующим. — Фунт свинца, в целости и сохранности. Вынут из первого тигля и украдкой спрятан под скамью. Отсюда перейдем ко второму тиглю, разбитому, в котором, как я догадываюсь, лежит слиток свинца, покрытый тонким слоем золота. Отсюда перейдем к моим цепям и монетам, которым полагалось быть в первом тигле, но которые, как я догадываюсь, находятся в ящике под скамьей. Да, вот они.

Боже мой. Всучив мне эту позолоченную дрянь да еще булыжник в придачу, господин Булло, полагаю я, собирался присвоить золото, предназначенное для опыта, и время от времени просить еще, якобы для закрепления успеха. Это немного чересчур после того, как я давала ему кров, стол и деньги практически всю зиму… Милый мой, не стоит пытаться. Дверь не открывается по очень простой причине: половина моей прислуги сбежалась во двор с древками от копий. Разве ты не знал, что наша Дженет тоже занималась алхимией? Советы ее пришлись очень кстати.

Прислонившись к двери, Джонни Булло снова сверкнул зубами: в улыбке его оставалась еще какая-то тайна, хотя он был безоружен и весь в грязи, как, впрочем, и остальные; курчавые волосы его стояли дыбом.

— Сами сказали: хоть на зиму я нашел себе приют, — нагло заявил он, не сморгнув глазом. — Я в чем-то ошибся? Мне все время казалось, что вы платите мне за услуги.

Сибилла окинула его ангельски невинным взором:

— Услуги твои обошлись мне слишком дорого.

Джонни пожал плечами:

— Я сделал все, что смог, разве только время не повернул вспять. Значит, вы полагаете, — он кивнул на дверь, — что больше я вам не понадоблюсь?

— Напротив, — возразила Сибилла и, бережно подобрав испачканные юбки, уселась на почерневшую от копоти табуретку. — Напротив: я только хотела внушить тебе, что ты нуждаешься в моих услугах гораздо больше, чем я — в твоих. Если мои люди отведут тебя к шерифу и дадут показания, ты кончишь дни на виселице.

Цыгане, не привыкшие исповедоваться и каяться в грехах, предпочитают сразу перейти к сути. Джонни Булло оставил дверь, приблизился к скамье, повернулся и покорно, с некоторой опаской заглянул в лицо вдовствующей леди.

— Ладно. Что я должен сделать? — спросил он.

В этот же самый вечер, когда несильный порывистый ветерок сдувал стебельки вереска с поленниц, соломинки с крыш и морщил грязные лужи на Хай-стрит, лорд Калтер выехал из Эдинбурга и направился домой.

Пять месяцев он не был в Мидкалтере, пять месяцев не осматривал имение, не наблюдал за рыбной ловлей, за охотничьими угодьями, за торфяниками. Он видел свой скот на рынке за городскими стенами; встретился с Гилбертом и обсудил с ним погрузку на корабли шерсти и кож, управление фермами, дела всех своих вассалов: ремесленников и каменщиков, портных и оружейников, сокольничих и плотников, кузнецов и садовников — тех, кто поставлял ему овес, пшеницу и ячмень, пас свиней, овец и коров, растил горох и бобы, варил пиво и объезжал лошадей — словом, всех, кто пекся о его благосостоянии на дальних и ближних полях.

Он пропустил ягнение, постройку новых амбаров и служб, стрижку овец и весенний сев, который столь тщательно продумал. Пять месяцев он не выпускал из руки меча, пять месяцев им владели другие, нечистые помыслы.

Теперь он ехал домой. На фоне красного вечернего неба обрисовался знакомый до мельчайших подробностей силуэт Пентлендских холмов, помаячил справа и исчез позади. Дорога, что вела в Ланаркшир, становилась все круче, показались болота, ветер посвежел. Небо над головой из бирюзового сделалось темно-синим; опустилась ночная мгла. На западе еще блестела полоска цвета зеленых яблок, но и она мало-помалу блекла, уходя вослед поверженному светилу.