Читать книгу "Александр I - Анри Труайя"

Глава XIII

Мистические кружки и военные поселения

В августе 1816 года Александр отправляется в Москву, возрождающуюся из пепла и руин. Весь город – грандиозная стройка, вновь отстроенные дома соседствуют с обуглившимися развалинами. «Для новых домов приходится отыскивать пустыри, – пишет императрица 1 и 6 октября 1817 года, – так быстро строится город и становится краше, чем был. Как бы мне хотелось, чтобы об этом узнал Наполеон… Петербург поражает иностранцев правильной планировкой и духом молодости, Москва – разбросанностью, свидетельством пережитой ею длинной череды веков, и духом старины, внушающим почтение и восхищение».

В Кремле Александра встречают с иступленным энтузиазмом. Он жертвует 500 тысяч рублей на бедных и 150 тысяч на восстановление Благородного собрания. Однако в окружении царя удивляются, что в годовщину Бородина он не считает нужным посетить поле сражения и отслужить панихиду. Не забыл ли он, какой ценой досталась победа? Его близкие замечают, что он все реже и неохотнее вспоминает Отечественную войну. С некоторых пор его мысли целиком поглощены будущим, вернее, потусторонним.

Ничто, казалось бы, не предрасполагало Александра к религиозному обращению. В юности, прошедшей при дворе Екатерины II среди скептиков и вольнодумцев, он совсем не интересовался вопросами веры. Религиозное воспитание, порученное архиепископу Самборскому, либералу и англофилу, оставило в его памяти воспоминание о поэтичности христианских и библейских легенд. Его отец Павел, набожный и склонный к мистицизму, сыну привил лишь вкус к военным парадам. После отцеубийства Александр терзался ужасом, отчаянием, угрызениями совести, но к Богу не обратился. Став императором и, следовательно, административным главой православной церкви, он, разумеется, неукоснительно соблюдал обряды, но оставался безразличным к догмам. По его собственному признанию, «осветил его душу» пожар Москвы. Религиозное настроение росло под влиянием друга юности князя Голицына, которого он назначил обер-прокурором Священного Синода. Голицын, в молодости светский фат и ловелас, приступив к новым обязанностям, остепенился и ударился в набожность. Голицын приобщил Александра к чтению Библии. Чтение Библии открыло Александру свет истины. К поискам духовного совершенства побуждал его и Кошелев, обер-гофмейстер императорского двора. Кошелев, сильно увлеченный оккультизмом, был последователем высоких посвященных умов: Сен-Мартена, Лафатера,[64]Юнга-Штиллинга, Сведенборга, переписывался с вождями квакеров и моравскими братьями. Кошелев, единомышленник Голицына, учредил Русское Библейское общество по образцу British and Foreign Bible Society.[65]Александр дал согласие принять звание почетного члена Общества. «Да ниспошлет Всевышний благословение на это учреждение», – пишет он Голицыну. Он выделяет Обществу единовременный капитал в размере 25 тысяч рублей, а также ежегодную субсидию в 10 тысяч рублей. По его настоянию митрополит Петербургский Амвросий и митрополит Киевский Серапион, вице-президенты Общества заседают, помимо своего желания, бок о бок с протестантским пастором Питтом, председателем Британского Библейского общества. За исключением генерала ордена иезуитов, отклонившего приглашение вступить в Общество, в Русском Библейском обществе, таким образом, объединились главы всех существовавших в России христианских вероисповеданий. Вскоре Библейское общество насчитывает 189 отделений, разбросанных по всей империи. Цель Общества – бороться с религиозным невежеством и приобщать народ к вечным евангельским истинам, скрытым за внешними церковными обрядами. Для этого Библию переводят на языки неславянских народов России. Но духовенство противится публикации перевода Библии на русский язык, и слово Божие доходит до верующих, как до их дедов и отцов, на церковно-славянском языке.

Став своего рода официальным институтом Библейское общество не замедлило отступить от своей первоначальной миссии. Вскоре в аристократических кругах вошло в моду предаваться исступленным молитвам по примеру квакеров. Впрочем, после пережитого во время Отечественной войны многие представители высшего русского общества обращаются к разным формам религиозной экзальтации. Официальная религия, закостеневшая в рамках узкого богословия, не удовлетворяет томящую их жажду нравственного возрождения. Глубоко религиозные, но не умеющие разобраться в своих душевных порывах, они подпадают под влияние франкмасонства, мартинизма, иллюминизма, пиэтизма. Голицын и Кошелев – франкмасоны. Александр разделяет гуманные идеи масонства, но, будучи помазанником Божиим, не может пройти через символический обряд посвящения и вступить в масонскую ложу. Он хоть и не допущен в масонское братство, получает наставления в оккультизме, как сочувствующий ему. Эти наставления совпадают с проповедями мадам де Крюденер: человек, затерянный в греховном тленном мире, должен сбросить грубую плотскую оболочку и душой слиться с Богом. Все события текущей повседневной жизни свершаются по воле Божьей. Все в ведении Библии – и внешняя политика страны, и ее внутреннее управление. «Россия – не нация, это церковь», – пишет графиня Блудова. Церковь со многими храмами и толпами верующих, охваченных страстными, не поддающимися логическому объяснению порывами благочестия. Все больше людей религиозных в приступах душевной тоски отворачиваются от традиционной религии, увлекаются таинственными явлениями и вступают в разного рода секты. Некоторые из этих сект соединяют мистицизм и садистские оргии. Секту скопцов, кастратов, возглавляемую Кондратием Селивановым, посещают из любопытства высокопоставленные чиновники, гвардейские офицеры, светские дамы, негоцианты. Селиванов принимает своих приверженцев в доме богатого торговца Солодовникова, приветствует гостей, восседая на золоченом троне, и, объявив себя «вместилищем Святого Духа, исходящего от Отца и Сына», предсказывает будущее, раздает благословения, дает советы. Перед дверьми его дома выстраивается вереница роскошных экипажей, запряженных четверкой или шестеркой лошадей. Голицын и Кошелев – его частные посетители. Его пророчества переданы царю, у которого они не вызывают опасений: он уважает любой поиск Бога. Свои взгляды он излагает в письме к маркизу Паулуччи, генерал-губернатору Риги, чинившему разного рода затруднения мадам де Крюденер и ее спутникам. «К чему нарушать душевный покой существ, которые только и делают, что предаются молитвам Предвечному и никому не причиняют зла? – пишет император. – Оставьте мадам де Крюденер и всех остальных в покое, ибо какое вам дело до того, кто и как молится Богу? Каждый ведет себя перед Богом в соответствии со своей совестью и сам ответствен перед Ним. Лучше молиться любым способом, чем не молиться совсем». Веротерпимость царя распространяется на старообрядцев, на молоканцев (то есть пьющих молоко), близких к английским методистам, на духоборцев, которые не признают ни священников, ни обрядов, ни догм, ни брака и опираются лишь ни Библию. Императорская милость не коснулась только иезуитов. Первой мерой против них было их удаление в 1816 году из Петербурга; знаменитый аббат Николь, директор лицея в Одессе, потерял свое место, отказавшись создать отделение Библейского общества среди лицеистов. В марте 1820 года все иезуиты в числе 380 человек были окончательно выдворены из России. В их лице страна теряла квалифицированных педагогов, но зато избавлялась от католиков, неутомимо обращавших в свою веру нестойких в вере православных. Какого накала достигло религиозное возбуждение умов, видно из донесения французского посольства: «Много светских женщин – большей частью тех, кто обойден вниманием мужчин, ищут удовлетворения своих чувств в мистической экзальтации. Они пишут письма императору, собираются вместе и читают такие книги, как „Чистая любовь“, „Астральная теология“ мадам де Гюйон, „Святые максимы“ Фенелона, труды Юнга-Штиллинга, баварских иллюминатов и знаменитого Сен-Мартена. Придворный издатель Сен-Флоран говорил мне, что не успевает удовлетворять спрос на эти сочинения. Если распространение Библии, изданной без примечаний и объяснений, подрывает основы всех христианских вероисповеданий, то мистицизм, который их заменяет, приводит к убеждению, что мир, нисходящий на душу, с любовью обращенную к Богу, оборачивается безразличием к велениям плоти, даже тем, которые пошлые умы считают самыми греховными».