Читать книгу "Личные мотивы. Том 1-2 - Александра Маринина"

– Вот то-то же, – назидательно бросил Михаил и отправился беседовать с Валентиной Евтеевой.

Через два часа он расстался с заказчицей, пребывая в состоянии некоторого недоумения. Засекреченный химик! Ну надо же! Вот угораздило же Стасова принять такой заказ… Если он действительно в недалеком прошлом работал на оборонку, то официальным путем его фиг найдешь. Спрашивать у Максима Крамарева бессмысленно, он ничего не скажет, в этом заказчица, пожалуй, права. Конечно, если бы к Крамареву пришли настоящие оперативники и показали постановление о возбуждении настоящего уголовного дела, то Крамарев обязан был бы давать хоть какие-то показания, хотя и в этом случае ничто не помешало бы ему сказать, что он ничего не знает. А уж с частным детективом он имеет полное право вообще не разговаривать. Судя по секретности, которую Крамарев развел в своем доме вокруг фигуры этого Гашина, никто из его домашних тоже информацией не располагает. Правда, есть одна фигура, которая может оказаться перспективной: Евтеева сказала, что у Гашина сложились какие-то отношения с учительницей арабского языка, которая занимается с дочкой Крамарева. Зовут ее Ольга Константиновна, и она с Гашиным перезванивалась, значит, номер его телефона у нее есть, это как минимум. А как максимум – и адрес. Не исключено, кстати сказать, что Гашин у нее и живет. Что там говорила Евтеева? Что у этой Ольги депрессия, и Гашин оказывает ей моральную поддержку. Знаем мы эти депрессии и эти поддержки, из них потом получаются очень даже веселые свадьбы. Во всяком случае, начать, наверное, следует именно с этой Ольги Константиновны.

* * *

Ангелина Михайловна была не в настроении, но сумела взять себя в руки и постараться быть убедительной. В конце концов, так нужно для дела. Людмила Леонидовна Гусарова много занималась внуками, старалась вырастить их разносторонне развитыми, водила в музеи, театры и на выставки, и просто грех было бы не воспользоваться этим обстоятельством, раз уж никак иначе не получается.

– Тебе, Виля, все карты в руки, – говорила она мужу. – Давай, обхаживай Люсю, принимай участие во всех ее походах с внуками на культурные мероприятия.

– Может, все-таки ты попробуешь Льва разговорить? – просительно отвечал Вилен Викторович, которому перспектива посещения этих самых культурных мероприятий в обществе малолетних детей совершенно не улыбалась. Детей он не любил, они его раздражали. Он и без того то и дело составлял компанию соседке в ее походах с внуками, но его хотя бы никто не обязывал заводить с ней «особые отношения» и «специальные разговоры».

– Да что толку с ним разговаривать? Он, кроме своих солдафонских тем, ничего знать не хочет, никакой беседы поддержать не может! Я уже замучилась весь мировой театральный репертуар ему пересказывать. Ему, видите ли, нравится слушать спектакли в моем исполнении! Мне поначалу казалось, что если правильно выбрать тему, то можно из Льва хоть что-то вытащить, но уж сколько я ему всего пересказала – а пользы никакой. Правильно Славик подсказал, это же законы драматургии образа: у Гусарова никакого развития нет, он всегда в одном настроении, ни тпру ни ну. А Люся все-таки женщина, тема детей и внуков ей близка, она с удовольствием поддержит разговор.

– Но для таких разговоров совсем необязательно ходить куда-то с ней и ее внуками, – упрямо возражал Сорокин. – Можно обсудить все эти темы, когда мы у них в гостях. Ведь дня не проходит, чтобы мы с тобой их не навестили.

– Но, Виля, ты же сам видишь, что получается, когда мы общаемся вчетвером. Лев Сергеевич собой все пространство занимает, и нам с нашими темами туда никак не втиснуться. И потом, вчетвером-то мы бываем крайне редко, все больше втроем, потому что Люся то на работе, то с внуками. Короче, Виленька, не спорь, отделяйся и заводи отношения с Люсей.

– И потом ты будешь меня пилить и изводить безосновательными подозрениями? Ну уж нет!

– Нет уж да! – твердо произнесла Ангелина Михайловна. – Мне это, конечно, не очень нравится, но ничего не поделаешь, так надо. Хватит отсиживаться за моей спиной и молчать, тебе пора принять активное участие в нашем общем деле.

Вилен Викторович надулся и замолчал минут на пять, потом вздохнул:

– Вообще-то Славик, похоже, прав. Ему, конечно, виднее. Не могу сказать, что он как-то особенно умен, но в драматургии образов он действительно разбирается, у него, как принято говорить в нынешнее время, мозги под это заточены.

Вечер закончился вполне мирно, но у Ангелины Михайловны остался неприятный осадок. Уж очень легко, как ей показалось, согласился Вилен начать строить отдельные отношения с соседкой! Это правда, так нужно для дела, но Ангелина ждала, что сопротивление мужа будет долгим и упорным, и это было бы свидетельством того, что Людмила Леонидовна как женщина совсем его не интересует. Однако такого свидетельства Ангелина не получила, и ревность снова начала точить ее.

Вилен Викторович уже уснул, а его жена все сидела на кухне, смотрела в распахнутое окно и думала о том, что Виля легко загорается новыми идеями, потому что не выносит скуки, но быстро остывает. Эти идеи заводят бог знает куда, и расплачиваться за них приходится ей одной. Он без раздумий и колебаний повелся на идеи Максима Крамарева, сразу заинтересовался, загорелся, а теперь ему самому это стало в тягость, перестало быть интересным и важным, Ангелина же Михайловна вынуждена будет мучиться ревностью и терпеть ухаживания мужа за соседкой Людмилой. Ведь и с ребенком получилось в свое время точно так же…

Виля так хотел ребенка, причем непременно сына, наследника, он мечтал, как будет открывать мальчику прекрасный мир искусства, читать ему книги, водить в театры и на выставки, рассказывать все, что знает, а знает он очень много. Вилен бредил этой мечтой и очень страдал из-за того, что Геля все не беременела. А Геля никакого ребенка не хотела вовсе, она была вся в искусстве, в литературе, в живописи, в музыке, в театре, ей хотелось заниматься только этим, а никакими не пеленками, распашонками, погремушками и детскими болезнями. И она втайне тихо радовалась, что беременность не наступает.

И все-таки она забеременела, когда ей было уже тридцать четыре года. Ах, как не хотела Геля Сорокина рожать! Не нужен ей был ребенок, не было в ней стремления к материнству. Но она так любила Вилена и так боялась, что он ее бросит, если она сделает аборт, и так ей хотелось его порадовать наследником или наследницей, уж как получится, что она все-таки родила. Родила мальчика, к всеобщей радости. Вилен был счастлив, но его восторга хватило ненадолго. Оказывается, до того, как раскрывать ребенку прекрасный мир искусства, нужно было еще очень долго ждать, причем ждать, не просто сидя в мягком кресле и слушая пластинки с великой музыкой, а занимаясь бесконечными стирками, укачиваниями, детскими смесями, глажкой и не имея возможности полноценно выспаться. Словом, к сыну Вилен Викторович довольно быстро охладел и утратил интерес. Конечно, он помогал жене возиться с ребенком, но Геля видела, что душу он в это не вкладывал и только раздражался и сердился. Самой ей материнские обязанности тоже были в тягость, сын ее не радовал, он мешал предаваться любви к искусству и был ей совсем не нужен. Он разрушил весь налаженный более чем за десять лет уклад жизни, Сорокины не могли не то что в театр сходить, когда хочется, они даже музыку послушать не могли, потому что малыш или спал и его нельзя было будить, или орал и плакал, и его нужно было носить на руках и укачивать.