Читать книгу "Время жизни - Роман Корнеев"

Человек и его враг загнали друг друга в ловушку собственной тактики: стоило врагу перестать с хищной яростью пираньи пытаться пожрать все, до чего можно было дотянуться, террианские силы смогли бы больше не опасаться за периферийные миры, смогли бы нанести врагу удар в центре его главного скопления. Но стоило отдать врагу просто так хоть один мир, он бы постарался проникнуть в каждую доступную пору искрящейся пустоты Галактики, чтобы, выждав всего век или два, собраться одним роем и стереть с лица вселенной всякие остатки воспоминаний о человеческой расе.

Это был пат, как пат был и сегодня. Гибель ждала многих, причем гибель эта была напрасной уже сейчас.

Итог выходил один.

Миджер тряхнул головой и тут же зашипел от боли где-то в основании шеи. Что-то с ним не так, что-то с ним совсем не так…

Перевернуться на живот, прижать к боку беспокойные извивы смотанного в неподъемный клубок манипулятора. Ползти.

Размеренное движение не выходило.

Запинаясь о выступы неровной поверхности, рыча от боли и ярости, Миджер продолжал борьбу не то с тяготением, не то с самим собой. Куда он ползет, он не задумывался. Под землей, в кромешной тьме, в объятиях полумертвого гермокостюма, где верх и низ давно перепутались, без единого ориентира, если не считать за него наполовину утерянное в топи скорча осязание, тут можно было полагаться лишь на случай, который куда-нибудь да выведет. Лежать же и просто смотреть в никуда – это уже само по себе было поражением.

Стало теснее.

По бокам выросли шершавые каменные стены, столь же неразличимые в полном мраке, сколь несокрушимые.

Нужно повернуть…

Куда? Назад?

Невозможно.

Справа и слева – взявшаяся ниоткуда преграда.

Протиснуть впереди себя груду бесполезного, но неподъемного железа, подтянуться на руках, закрепить скобы в мысках ботинок на каменном основании, отжаться ногами вперед.

Тело даже сквозь боль начинало терять терпение.

Тряслись напряженные мышцы, колотилось сердце, билась в истерике каждая жилка, не потерявшая способность трястись.

Лаз все сужался, железо скрипело, царапало камни.

Снова тряхнуло, подбросило.

Петли с таким трудом скрепленного манипулятора вырвались из ладоней, затанцевали, с неожиданной силой принимаясь хлестать поперек крошечного пространства.

Миджера ударило спиной о какой-то выступ, потом снова прижало к земле. Багрово-синие пятна заполнили уже позабывшее, что такое свет, зрение.

Когда все успокоилось, Миджер не мог пошевелиться.

Рывок, другой.

Отчаянный, через скрип зубов и привкус свежей крови во рту.

Назад!

Еще рывок.

Последний.

Назад дороги не было. Миджер понял, что окончательно застрял.

Это означало смерть. Медленную и мучительную. Но не настолько медленную, чтобы он сумел дождаться начала бомбардировки.

Если она будет. Если они, там, смогут вычислить…

Ему теперь все равно.

Он умрет в неведении.

Миджер сдался.

Сквозь вентиляционные решетки в камеру едва проникал свет. Он был не похож на солнечный, скорее на отблеск коридорных ламп дневного света, чудом просочившийся по оцинкованным коробам воздуховодов.

Как я здесь очутился.

Голые стальные стены шли радужными разводами в тех местах, где ребра грубой металлической лежанки были привалены к торчащей из них арматуре. В дальнем углу из стены журчит вода, исчезая в отверстии пола. Это единственный звук, который нарушает тишину.

Кто меня сюда упрятал.

Все четыре стены абсолютно голые и на вид монолитные. Следов двери не наблюдается. То же с полом и потолком. Только вентиляционные отверстия на уровне глаз – узкие, в пару миллиметров, щели. Насколько позволял мне разглядеть окружающий сумрак – стены были толстыми и прочными. Удар кулаком о стену не породил ни звука, только боль отдалась в выбитом суставе.

Кто я.

До меня как-то внезапно дошло, что я не помню не только обстоятельств своего здесь появления, но даже собственного имени. Моя память была чистой страницей, на которой не отпечатывалось даже призрачного эха некогда испещрявшего ее текста.

Место, куда невозможно попасть, откуда невозможно выйти. С какой целью меня сюда могли поместить. И самое главное, кому я нужен, слабый уголек угасающей жизни посреди фейерверка огромного мегаполиса.

Корпорации. Это слово мне было знакомо. За ними была сила, за ними была власть. На улицах муниципальные и союзные «силы правопорядка» еще что-то решали. Но те, кто пересек черту владений Корпораций, оказывались вне любого закона, кроме воли владельцев трансконтинентальных финансовых институтов.

С тобой могли сделать что угодно, и никто даже не стал бы тебя искать.

Стоило войти в противоречие с целями бездушных машин, контролирующих, всеохватных, могучих, ты тут же исчезал, заживо переваренный в их чреве. Они только притворялись творением человеческих рук. Те, кто был наверху, уже мало отличались от собственных оптоэлектронных придатков. Они не имели человеческого облика. И они были ненавистны самим фактом своего существования.

Что за мысли. Из-за них я сюда и попал.

В памяти всплыл странный образ. Долговязый парень с изможденным лицом тащил на себе здорового верзилу. Тот был ранен. Двое пробирались какими-то переходами, в попытке ускользнуть от чего-то далекого и ужасного.

Это были странные образы. Они были мои и не мои, будто я вспоминал увиденное некогда в гемисферном зале эйч-ди[7]. Протянув перед собой ладони, я всмотрелся в них, словно изучая улики. Долговязый парень. Ладони испещрены ссадинами и худы до полупрозрачности.

Странно. Я все еще не чувствовал никакой связи с теми людьми из воспоминания. Это был кто-то другой. Нельзя видеть перед глазами этот напряженный взгляд, задранный куда-то вверх, сквозь толщу перекрытий, и ни капельки ему не сопереживать.

Полная отстраненность, потеря памяти, спокойствие плывущих в темноте мыслей о том, как покончить с собой – в случае чего, я успею. Разбить себе висок о край железной кровати не так просто, но я сумею.

Странное ощущение. Похоже на действие какого-то наркотика. Эта четкость мыслей – лишь иллюзия. И стены эти, возможно, лишь иллюзия. Значит, меня все-таки загнали в угол. Значит, им от меня что-то нужно. Значит, они это что-то постараются у меня взять.

Только что может рассказать человек, которому запретили вспоминать.

Почему-то я остаюсь абсолютно спокоен, словно знаю, что такое со мной уже было. Знаю, но не помню. И уверенность эта поселяется во мне подобно какому-то высшему осознанию – все идет, как должно. Я должен оставаться внутренне спокоен, а внешне… внешне – посмотрим.