Читать книгу "Тихое вторжение - Дмитрий Володихин"

– Ладно. Только объясни, какого ляда?

Он, вроде, открыл рот, хотел что-то сказать, но смутился и только произнес:

– Подожди. Сейчас я…

Это Клещ-то смутился?! Легче у смерти косу отобрать, чем такого непрошибаемого типа сбить с панталыку.

Клещ стоял со своей Паучихой над телом сверхсталкера и смотрел на него с жалостью и недоумением. Взгляд его остановился не на груди призрака, страшно развороченной двумя попаданиями, а на лице. На глазах, по-моему. Сверхсталкер умер с открытыми глазами. В них застыло, кажется, удивление. Мне делают больно… почему же? за что?

– Что не так, Клещ? Он не оживет?

Мне ответили отрицательным покачиванием головы. Клещ сделал глубокую затяжку, заговорить он пока не мог.

– Ну а в чем дело тогда? Ты, вроде, не в своей тарелке…

И Клещ все-таки решился.

– Это ты точно сказал, салажонок. Мне как-то… не того. Это ведь сын моей семьи, моего братства. Я не хотел его, но мои мертвые братья выстрогали его без меня. Из того, что я уничтожил свою семью, вовсе не следует, что я перестал принадлежать ей. Не так. Нет. Отсюда не следует, что перестал быть ее частью. А значит, это и мой сын. Я никогда его не видел. Я его не знал. Теперь я его убил. Но это был мой единственный способ завести потомство… А я его уничтожил. Такие вот дела, хитрец.

Сильный человек, умный человек. В сущности, всех нас от смерти спасший человек. А есть в нем дырочка – бездетность, горькая и неисправимая, и ему больно. Разве не понимаю я его? очень даже понимаю. Потому что у меня тоже ребенка нет. И, выходит, я человек неполный, не вполне настоящий. С червоточинкой.

Но мне все-таки не так больно, как ему.

– Херня. Клещ. От первого до последнего слова.

Он посмотрел на меня, и в глазах у него читалось желание как следует вмазать. Но Клещ удержался. Знал, что просто так я трепать языком не стану – последуют объяснения.

А вот если толковых объяснений не поступит, Клещ не станет сдерживать себя, товарищи мы там или не товарищи…

– Клещ, самое главное тебе скажу: это не сын. Это изделие. Какая бы там у тебя ни была семья и тому подобное, но братья твои себя обманывали. С ними случилась очень древняя история, которая повторяется без конца. Как водится, люди возжелали того, что им не свойственно, а получив желаемое, создали то, что для них гибельно. Они создали страшную живую игрушку. При чем здесь потомство…

– Я гляжу, ты еще не всё сказал. И меня пока ни в чем не убедил. Разве что достал не по делу.

Ладно, есть у меня кое-что и на второе. Кушай, брат.

– Клещ… давай начистоту: твои братья имели все возможности обзавестись нормальным ребенком, но струсили. И ты имеешь такую возможность, только… не знаю, что с тобой. Должно быть, тоже боишься. Можно ведь взять дитя из приюта? И они могли, и ты можешь. Только с ним возиться надо, обременять себя. Он болеет, он хулиганит, он не слушается. Его требуется защищать. Они вырезали вместо такого вот обычного ребенка могучего, послушного, ни от каких болезней не страдающего буратинчика. Им понадобилось нечеловеческое, поскольку со всем человеческим – столько возни! Какой это сын?!

Тут я завелся, схватил Клеща за локоть и принялся орать:

– Какой, на хрен, это сын?! А?! Да это эрзац! Ни любви от него, ни радости, одни только сплошные удобства!

Всё, вдарил по извилинам коньяк. Покоричневело серое вещество, здравствуй, радость освобождения от ума!

Говорила мне бабушка: «Кто пьян да умен, тот все равно алкаш». Или что-то другое, но по смыслу близко.

– Э, э, – спокойно отвечает мне Клещ, освобождая локоть, – ясно мне. Всё мне ясно. Одно не ясно: ты-то чего с бабой своей без малого три года женат, а приплода нет? – Лицо свое к моему приблизил и спросил вполголоса: – Боишься?

Я сказал ему честно, взгляд в землю уперев:

– Боюсь. Но, думаю, всё равно это у нас будет.

– Так или иначе?

– Так или иначе.

Он в последний раз затянулся, кинул бычок на асфальт и раздавил его.

– Может, ты и прав, Тим. Ты даже скорее всего прав. Да. Но ты для головы моей прав, а душа моя говорит мне: вот последний остаток твоей дурацкой семьи, старик, не дай его раскромсать скальпелями, пусть упокоится в огне. Скажи мне… ты же спец, ты же чокнулся на своих молитвах… скажи мне, куда он уйдет? Как за него просить?

Я ответил ему честно:

– Не знаю, Клещ, куда его сумеречная душа направится. Обнадеживать не стану. А просить… наверное, как за человека. Ведь оно… он… когда-то был человеком.

Клещ кивнул и отправился за бензином. К тому времени, когда он вернулся, я уже успел наплести Бекасову с три короба о возможности взрывной регенерации, оживления и нового боя прямо в вертолете, над землей, – всем на гибель. Потом сообразил, какой дурью занимаюсь, и попросту сказал: новый приказ – уничтожить. Займется эксперт. Всё ясно?

Издалека я наблюдал, как странный мой приятель, переходное звено от человека к нелюди, последняя ступень на нашей стороне, палит чудовищное порождение своего братства. Клещ стоял спиной к нам, утопая в дыму и не обращая внимания на дым. Он не отводил взгляда от мертвой плоти, которую медленно пожирал огонь. И чудилось мне: я вижу титана из древнегреческого мифа. Титан живет по своим законам. Мы понятны ему, а он нам – нет, ведь он далековато стоит от нас и слишком много древней тьмы прячется в складках его одежд… Подвиги его совершаются с приложением такой силы, что реальность, окружающая его, натягивается до предела и вот-вот лопнет. А сам он как будто стоит при дверях нашего мира, спокойного и светлого мира людей, колеблясь – войти или нет, войти или нет? Ноги его тонут в грунте по щиколотку, почва мешает сделать шаг. Тяжело сырой земле, привыкшей к бремени наших легких тел, носить такую тяжесть. Отвыкла… с незапамятных времен.

Но все-таки он еще может сделать этот шаг.

– Завтра мы займемся выкорчевыванием, сжиганием, искоренением и прочей инквизицией, – говорю я Клещу, забираясь в вертолет. – А сегодня надо отоспаться. Ты как насчет завтра? С нами?

Молчит Клещ, не отвечает. Так он делает всегда, когда не хочет врать, но считает неудобным говорить правду. То есть, хватит с него приключений, пора возвращаться к коньяку?

В нашем вертолете – он, я, Толстый, врач и раненый сержант. Не могу смотреть на рожу Фила. Когда доволокли его до вертолетов, он напоследок сказал: «Всё ты у меня отобрал, щенок. Ничего не оставил. Ни дела моего, ни имущества, ни свободы моей. Только сам я тебе не достанусь, не мечтай. Я от тебя убегу. Я у тебя сквозь пальцы просочусь. Я улечу, и ты меня не догонишь… никогда. Разве только в аду встретимся и посчитаемся». Я у него спросил: «Дядя, на чем же ты от меня улететь собираешься?» А он принялся ржать и ржал до икоты, чуть не до судорог. Потом сказал: «Да хоть на ветерке. Тут, в Зоне, все ветерки – мои хорошие знакомые». Нет, ребята, рожу эту видеть не могу! Отправил на другой «камов» под конвоем Бекасова с тремя спецназовцами. Дважды раненному я еще велел наручники защелкнуть, имел бы в запасе наножники, так и они бы в ход пошли. Больно ловок.