Читать книгу "Новый американский молитвенник - Люциус Шепард"

— Что, хреново тебе, да?

Я выпрямился, промокнул рот. Ноги подкашивались, земля так и манила к себе. Ветер задавал вопросы обо мне самом, а Бог, настроившись на вуайеристский лад, следил за мной со всех излюбленных ящерицами камней и из глаз каждого насекомого. Повсюду плавали фосфоресцирующие огни. Похожие на дымку испарения поднимались над выродившейся тканью бытия, так что было не различить, где кончается земля и начинается воздух.

— Черт! Снова чуть не забыл. — Голос Даррена звучал как будто из-за какого-то барьера, словно не расстояние, а сама земля, на которой я стоял, делала его едва слышимым. — Я бы на твоем месте проверил девчонку. По-моему, она еще тикает.

Глава 22

Перед тем как мы с Терезой покинули Штаты, я еще раз съездил в Ногалес и попытался разыскать «Ла вида эс муэрто». Нашел я большое бетонное здание (однако и вполовину не такое громадное, как мне показалось раньше), выкрашенное в темно-синий цвет, крытое листами покоробившегося железа, без всякого названия над входом, без пластиковых деревьев на фасаде, без причуд внутри — просторный зал, где гуляли сквозняки, засиженный мухами бар с медными перилами у одной стены, тонкие деревянные опоры, дюжины шатких столиков, отвратительная акустика, превращавшая самые нежные любовные песни в дикий рев, и среди всего этого, как и следовало ожидать, целый выводок непривлекательных шлюх и мужчин в соломенных шляпах и рабочей одежде. Один только бармен отчасти напоминал человека, виденного мной в ту ночь, когда умерли Брауэр и Трит. Правда, глаза у него были обыкновенные, но во всем остальном он был вылитый седовласый Змей-Проводник из легенд навахо. Меня он не помнил.

Какое все это имеет отношение к той конкретной ночи, ко всей моей жизни или к новому стилю?.. Два года я уже бьюсь над этим и до сих пор не пришел к определенному выводу. То ли мне довелось пережить череду необычайных совпадений, близких к чудесным, частью которых стало и мое приключение в «Ла вида эс муэрто», то ли события вытекали одно из другого так логично, что, оглянувшись назад, я увидел их мистическую двойственность, то ли новый стиль имел куда больше влияния на мою жизнь, чем я воображал. Хотя, так или иначе, какая по большому счету разница. Подарочный Иисус или Вардлин Стюарт, не все ли равно. Неудачливый пророк или бывший зэк, обучившийся паре-тройке салонных фокусов. Столь же бессмысленны любые догадки о том, кто же такой был Даррен — маньяк-убийца или Бог Одиночества во плоти. Отпечатки на пистолете, из которого он застрелил Брауэра, совпали с отпечатками одного мелкого воришки по имени Даррен Хоуз, тридцати шести лет, обладателя двойного, мексикано-американского, гражданства, родившегося от брака американца и мексиканки; но поскольку перед судом он так и не предстал, а найти каких-либо его родственников или людей, знавших его, тоже не удалось, то единственным доказательством его существования служит запись в компьютерном досье. Вероятно, такое доказательство убедит авторов нашего общественного договора, но не меня.

Гораздо важнее, по-моему, вот что: принесла ли та ночь в частности и мое знакомство с миром знаменитостей вообще пользу хотя бы одному достойному человеку? Инкарнасьон, ныне менеджеру нового, усовершенствованного «Аризонского безумия», те события, может, и пошли впрок. Хотя, по правде говоря, в ее достоинствах я не очень уверен. С магазином она управляется прекрасно, но вот парнем своим помыкает, как собачонкой, которая только что нагадила ей на диван, да и вообще человеколюбия и добросердечия в ней не больше, чем в каком-нибудь крокодиле, — результат дней, проведенных в ногалесском борделе, надо полагать. Есть, конечно, такие, кто готов под присягой подтвердить, что новый стиль изменил их жизнь, но я им не верю. Если какие-то перемены с ними и произошли, то новый стиль был в этом процессе лишь орудием. Не будь нового стиля в природе, эти люди наверняка бы обнаружили, что если подолгу каждый день смотреть на какую-нибудь палку или регулярно дрочить, то достигнешь желанной цели, — короче, неважно, каков способ, главное, чтобы его пропагандировал подходящий тип. Если верно, что человек силой своей воли способен изменить мир, то не все ли равно, каким именно способом он будет это делать.

Роберт У. Кинкейд и Диган Меллори попали в штате Аризона под суд по обвинению в преступном сговоре. Так что Кинкейд мотает в настоящее время пятилетний срок в федеральной тюрьме. А вот Диган оправдали, и из своих пятнадцати минут в суде и сногсшибательной внешности она умудрилась сделать книгу и собственное ток-шоу. Она регулярно звонит моему агенту и приглашает меня на свою программу. Как заметила однажды Сью Биллик, я обращаю в золото все, к чему прикасаюсь. Скандал, разгоревшийся вокруг смертей Монро Трита и Галена Брауэра, таинственной недоступности загадочного Даррена Хоуза и моего обновленного образа жертвы, духовного лидера, чуть не ухайдаканного современным синедрионом, забросил тиражи «Молитвенника» в тропосферу и утвердил статус нового стиля как самостоятельной религии — по крайней мере, так утверждают «Пипл», «Ньюсуик» («Тайм» придерживается другой точки зрения) и целый легион телезнатоков, а в особенности Дюваль Рован, который обзавелся регулярной телепередачей на Эм-эс-эн-би-си — помолился, наверное, как следует. По всей стране строили храмы и проводили мероприятия, посвященные Вардлину Стюарту. Мне возносили хвалы и даже — да, да — молились, как божеству, в святилищах тысяч веб-сайтов. Самого Рона Хаббарда[69]не любили так, как меня. Ведь отсутствующие божества всегда кажутся особенно притягательными. Моя грубейшая ошибка обернулась пакетами акций, недвижимостью, многочисленными банковскими счетами и капиталовложениями, и всеми этими делами заправляли менеджеры, которые не представляли, где я живу, и понятия не имели, как я выгляжу. Я чертовски хорошо знал, что не заслужил всего этого. Агитируя народ за новый стиль, я попеременно то чувствовал себя самым везучим психопатом в мире, то терял контроль, смущался и боялся, как бы меня не уличили в какой-то провинности, которую, как мне казалось, я совершаю. Но как из каждого следа Будды, по преданию, вырастали цветы, так из каждого моего плевка вырастало денежное дерево.

Как-то утром, не так давно, мы с Терезой пошли на пляж. Для защиты от холода мы надели джинсы, свитера, дождевики и прихватили термос с кофе. Тереза полюбила ходить с распущенными волосами, которые она теперь красила в темный цвет; я отрастил бороду, проколол уши и при помощи бритвы изменил линию волос. Пляж был галечный, рыжевато-коричневый и слегка выдавался в воду; нагромождения скал цвета железа — некоторые из них огромные, как дома, — стерегли подходы к нему с обеих сторон. Под низким небом било волнами о берег море: сначала с грохотом, похожим на взрыв, ударяла одна волна, потом накатывали другие; не столь сокрушительные, они шелестели и оставляли на камнях клочья желтоватой пены. После каждой такой канонады вода откатывалась по галечному склону назад, вырывая глубокую впадину в камнях, но уже через несколько секунд море снова бросалось на приступ, вздымая свои синевато-серые длани, чтобы нанести еще один удар. За нашими спинами убегали в глубь материка холмы — густо-зеленые, как в Ирландии, — а между ними, за петляющей вдоль берега дорогой, притаился белый городок, полный черепичных крыш. Над ним, еще выше по склону, громоздился многоуровневый дом из темного камня, построенный, как меня уверяли, одним эксцентричным богачом, который переехал из лесистой части Аргентины сюда, в Патагонию (те самые места, о которых рассказывал Брауэр, почему я и не жалею о знакомстве с ним), чтобы избавиться от злых духов, чья метафизическая природа не выносит этого уголка. Даже в самые теплые дни в воздухе чувствуется холодок, поднимающийся сюда с самого дна мира; может быть, именно потому демоны его и не любят. Но как бы там ни было, мы с Терезой, спасаясь от собственных демонов, очень удачно нашли себе приют в этом воплощенном свидетельстве чужого безумия.