Читать книгу "Леди-послушница - Симона Вилар"

Он неспешно взял лютню, кликнул своих приятелей Риса и Метью. Хорошо, что Гро оставил в покое — пес самозабвенно грыз в стороне большую кость. Но, когда эта троица приблизилась и Артур громко ударил по струнам, а Метью истово загудел в рожок, шум постепенно стал утихать.

— Благородные господа! — крикнул Артур, выступая вперед. — Праздник не только повод набить приятелю морд… ну то, что вы считаете лицом. На празднике надо веселиться и петь. И если вы соблаговолите сесть по местам, я готов потешить вас одной из лучших песен, каким внимали и в замках сиятельнейших лордов.

Он изящно поклонился, опять ударил по струнам, призывая к вниманию.

Это было красивое зрелище: в свете садящегося солнца он вышел вперед, перебирая струны, вначале быстро и громко, стараясь пересилить гомон, потом все более плавно и мелодично. Стоял, склоняясь к грифу лютни, так что тень от длинных черных волос падала ему на глаза; его поза была исполнена изящества, а прекрасная музыка постепенно привлекала все больше слушателей. Они поднимали перевернутые длинные скамьи, садились; новые слушатели сходились со всех сторон, одни усаживались прямо на траву, другие стояли поодаль.

Рыжий Рис грациозно устроил на плече грушевидный корпус ребека[75]и стал водить по нему смычком, а огромный Метью с удивительной для его комплекции нежностью заиграл на изогнутом рожке. Наконец Артур поднял голову и запел:

— Дурак полюбил королеву,

Влюбился без памяти шут.

И душу — стыдливую деву,

Послал к королеве на суд.

Вся в синем, струящемся, длинном,

Пошла к королеве она,

Приникла к тяжелым гардинам,

Вздыхала всю ночь у окна.

Сильный голос Артура летел, казалось, к самому закатному небу, свободный, как птица, ясный, как небесное светило, сливался с прекрасными звуками музыки, звучал, заставляя замереть и вслушиваться в переливы струн, в протяжный плач смычка ребека, в плывущий звук рожка.

— Спала королева в алькове,

А чуть потревожили сон —

Нахмурила строгие брови

И выгнала нежную вон.

И сердце свое упросил он

Отправиться к ней поскорей;

Всё в красном, кричащем, красивом,

Запело оно у дверей.

Запело и в спальню влетело,

И песня прекрасна была;

Она ж, чуть его разглядела,

Смахнула посла со стола.

Все больше людей собиралось вокруг, не сводя взора с прекрасного певца, извлекающего удивительную музыку, от которой замирала душа.

Артур сильнее ударил по струнам, они зарокотали, ускоряя темп, голос певца стал более звонким, быстрым, почти напряженным:

— «Остался колпак с бубенцами,

Отдам его ей — и умру!»

Задумал — и сделал: Но даме

Пришлась мишура ко двору.

Дурацкий колпак примеряет,

К устам прижимает, к груди,

Сама от любви умирает,

Сама умоляет: «Приди!»

Окошко и дверь распахнула,

Посланцев любви призвала,

Одно в ярко-красном шагнуло,

Другая вся в синем вошла.

Сверчками они стрекотали

У губ королевы, у ног:

И волосы — цвета печали.

И очи — увядший венок[76].

Песня была окончена, но музыка еще лилась — плавно взвился и стал стихать переливчатый голос рожка, протяжно плакал смычок ребека, бурно рокотавшие струны лютни теперь звучали все спокойнее. И наконец наступила тишина. Солнце садилось за уэльскими холмами, длиннее становились тени, откуда-то издали долетали голоса игравших возле реки детей.

— Замечательно, — произнес аббат Роберт. — Спасибо, Артур, потешил душу.

Исполнителей окружила толпа, их хлопали по плечам, благодарили. Милдрэд тоже хотела подойти, но не решилась сделать это у всех на глазах. К тому же к ней пробрался в своей расшитой узорами тунике белобрысый Илейв. Похоже, пение его не сильно взволновало, а то, что местные музыканты уже заиграли первую плясовую на волынках и свирелях, вызвало у парня воодушевление. И он увлек Милдрэд туда, где при свете костров уже выплясывали в обнимку первые пары.

Это были танцы простонародья, однако праздник требовал веселья, многие молодые люди ждали их, поэтому и нарядные красавицы, и подмастерья в грубых башмаках спешили в круг, и даже Аха весело раскачивалась и притопывала, положив ладони на плечи какого-то рослого бородатого парня. Слаженность движений танцующих, их молодой задор придавали пляскам нечто особенное и живое.

— А скоро будут танцевать джигу? — спросила Милдрэд, когда они с Илейвом по третьему разу обходили вокруг костров и она стала уставать от некоей монотонности этих простоватых движений.

Юный ювелир объяснил, что прежде люди просто потопчутся да приглядятся друг к другу, потом поведут хоровод, и лишь после этого музыканты ударят джигу. Он так и сказал «ударят», словно самое быстрое и живое должно было случиться именно тогда. Милдрэд же только и подумала, получатся ли у нее те движения, которым вчера вечером обучали ее подруги в монастыре.

Парные пляски сменились хороводом, вначале плавным, с пением и задорными шутками, передающимися по цепочке, а последний выкрикивал то, что дошло до него, и все покатывались от смеха — до такой нелепости оказывались искажены первоначальные слова. Хохочущие танцоры то и дело разрывали хоровод, потом все опять выстраивались в цепочку, музыка звучала веселее и заливистее, пляшущие теперь просто бежали среди костров, оживленные и веселые, взмокшие от суеты, теплого вечера и пламени.

Милдрэд развеселилась, но все же ее веселье как будто не было полным. Чего-то не хватало. Вернее, кого-то… И вся эта ее показная резвость и улыбки, какими она обменивалась с менявшимися партнерами, были лишь ширмой, ибо ее постоянно снедало нетерпение. И ей очень не нравилось, что подле Артура все время отирается эта траурная леди Кристина. И не только она. Вон там и Тильда, и даже Аха виснет на его руке. Ну что ж, пусть любезничает с кем хочет и при этом видит, что ей и без него весело и хорошо!

Музыканты сделали небольшой перерыв, чтобы освежить горло. А среди танцоров уже пошла передаваться весть — джига, теперь джига! Сейчас непременно ударят джигу!