Читать книгу "Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К - Макс Фрай"

Именно это ее и не устраивало. Маша нутром чуяла подвох. Думала: это ловушка. Способ заставить ее всегда оставаться на месте, в родительском доме. Учиться где-нибудь поблизости, потом найти по знакомству необременительную работу на соседней улице. Привести домой мужа, благо жилплощадь позволяла развернуться. Родить детей, раздобреть, охотно отзываться на оклик соседки: «Марья Иванна, у вас лишнего яичка не найдется?» – состариться и умереть в этих стенах. «Умереть в этих стенах» – о нет! Все что угодно, только не это.

В возрасте шестнадцати лет Маша размышляла о смерти несколько чаще, чем это принято среди юных барышень из хороших семей, и поняла, что перспектива мирно скончаться когда-нибудь, шестьдесят или даже сто лет спустя, в родительском доме пугает ее куда больше, чем сцены колесования, сожжения на костре, удушения в газовой камере и поджаривания на электрическом стуле, которые то и дело рисовало ей бойкое воображение. Разве что возможность быть съеденной заживо казалась ей немного более ужасающей – совсем чуть-чуть.

Потому она и сбежала. Никакого красавца мужчины во Львове не было (вернее, были, и не один, а четверо, но они появились несколько позже и могли считаться скорее следствием, чем причиной ее переезда). И из Львова она уехала вовсе не потому, что ее четвертый роман приблизился к драматической развязке (это случилось несколькими месяцами ранее и к моменту отъезда было погребено под грудой более свежих впечатлений). Просто сон приснился. Золотистая лисичка ласково терлась о Машины ноги и просила: уезжай отсюда, солнышко, подобру-поздорову, не твое это место, а моя территория – что ж нам, драться с тобой теперь? Медовые глаза зверька были печальны, словно бы ей и самой не слишком хотелось прогонять Машу из Львова, но иначе не получалось. Дымчатый шакал из таллинских снов был галантен, но неумолим; красивая пестрая сова называла ее «сестренкой», но все же выжила из Ужгорода. У всякого полюбившегося Маше города рано или поздно находился свой ревнивый «хозяин»; нигде ей не позволяли задерживаться подолгу, отовсюду гнали домой, в Москву. Льстили, уговаривали, сулили головокружительную удачу и необычайные приключения – но не здесь и сейчас, а потом, где-нибудь еще. «Ты сама поймешь, но позже. Позже».

Немудрено, что об истинной причине своих внезапных возвращений домой Маша не могла поведать никому. Она заранее предвидела возможную реакцию: «Это же какой надо быть сумасшедшей дурой, чтобы жизнь всякий раз наизнанку выворачивать из-за какого-то сна!» Может, и так. Но Маша с детства привыкла доверять своим сновидениям. Населяющие их твари не раз давали ей полезные советы, предостерегали от неосторожных поступков, помогали исправить ошибки, совершенные наяву, и учили чудесным вещам, которые казались бесполезными в мире бодрствующих людей, но были совершенно незаменимы по ночам, когда Машины глаза закрывались, чтобы открыться снова, по ту сторону слов и вещей, где зрачки становились большими и блестящими, а радужная оболочка – золотисто-оранжевой, как у птицы. Так было всегда, и, едва начав лепетать первые свои слова, Маша уже знала, что рассказывать о своих ночных приключениях нельзя никому. Даже маме.

С возрастом, впрочем, удивительные сны стали посещать ее все реже. Уже не каждое утро начиналось с воспоминаний о ночных прогулках: порой она не могла восстановить ни единого эпизода, лишь смутное чувство: ведь было же что-то, было, да ускользнуло – тревожило ее весь день; а случалось, и оно не приходило. И это было хуже всего.

Когда сновидения возвращались, она теребила своих таинственных приятелей, приставала с вопросами: «Что же, что со мной творится? Почему вы навещаете меня не так часто, как прежде?» «Потому что скоро самые интересные вещи будут происходить с тобой наяву, вот увидишь», – уклончиво отвечали ей. Маша верила, надеялась и ждала, терзаясь догадками: что бы это могло быть? Не августовский же панбархатный путч да денежные реформы – что за дело обитателям сновидений до крушения скучной неустроенной империи; эти проблемы занимали их куда меньше, чем саму Машу, которой, откровенно говоря, было почти все равно…

Ей и в голову не приходило, что под «самыми интересными вещами» может подразумеваться знакомство с мужчиной. Мужчина – это, конечно, более приятное и занимательное событие, чем все политэкономические потрясения, вместе взятые, но ни один мужчина, сколь бы распрекрасен он ни был, не может считаться «интересной вещью», – полагала Маша. С какой стати случайный уличный знакомец, рыжий «маньяк», с печальным ртом и веселыми глазами, забавный болтун, невесть откуда свалившийся ей на голову, должен был становиться исключением из общего правила? Правильно, ни с какой.

Однако же на сей раз события с самого начала развивались по какому-то диковинному трагикомическому сценарию. Весь вечер он смотрел на нее как наркоман на аптечный киоск, однако же не слишком спешил добраться до постели, таскал ее зачем-то по всему городу, нарезал чудовищные параболы, все более отдаляющие их от конечной цели: то ли робел, как подросток, то ли, наоборот, принимал ее за школьницу, которую можно напугать чрезмерной поспешностью. Он слишком легко согласился с ее желанием ничего о себе не рассказывать – так легко, словно и сам не раз мечтал о чем-то подобном. Он каким-то образом угадывал, что ей нравится, а что – нет (или же их предпочтения совпадали даже в мелочах). Маша надивиться не могла: и что за чудо природы такое? Покидая его утром, ловила себя на том, что уже начинает планировать вечернее свидание. И не надоедает почему-то ни капельки. «Чур меня! – смеялась она наедине с собой. – Приворожил ведь, черт рыжий. Зелья приворотного в пломбир подсыпал в первый же вечер. А что? Запросто! Не зря мне в первую же ночь кошмарный сон про роковую связь наших судеб привиделся. Ох не зря!»

То-то и оно, что сон. Из всех достоинств ее нового любовника, действительных и мнимых, первостепенное значение имело лишь одно, о котором сам он вряд ли догадывался: на его подушке Маше всякий раз снились сны куда более диковинные, чем ее прежние видения. И Макс (его имя нравилось привередливой Марии Ивановне не намного больше, чем собственное, поэтому, размышляя о нем, она старалась обходиться местоимениями) то и дело появлялся среди причудливых образов, населяющих ее ночи. Всегда ненадолго, всегда немного в стороне, словно бы просто шел мимо и решил посмотреть, как у нее дела, а под ногами путаться, конечно же, не станет, и без того есть чем заняться… Очень мило с его стороны проявлять такую тактичность, но прежде мужчинам вообще не находилось места в Машиных сновидениях. Поэтому Маша оставалась настороже, как хороший игрок, только что открывший лучшую сдачу в своей жизни, но еще не видевший прикупа.

Стоит ли добавлять, что она была абсолютно счастлива?

90. Жошуй

Можно предположить, что Жошуй рассматривалась как особая река, разделявшая царство живых и мертвых.

– Остаповский проезд. Ты знаешь, где это?

– Как ни странно, знаю, – Маша улыбается и хмурится одновременно. – У черта на куличках, в районе Волгоградки. Однажды ехала на такси к подружке, которая живет в тех краях, шофер решил срезать путь, заблудился, а потом машина и вовсе заглохла в этом самом Остаповском проезде. Мне пришлось выбираться пешком обратно на Волгоградский проспект и ловить другую машину. Уже темно было, страшно, только один фонарь болтается, и под ним как раз табличка с названием улицы, я потому и запомнила. Настоящее приключение, такое не забывается. Потом я еще через железнодорожную насыпь лезла, с холма спускалась, а он мокрый, скользкий, дело тоже осенью было, только более мерзопакостной, чем сейчас… Кстати, очень странное место для «съезда гостей»: там, насколько я помню, и жилых домов-то нет. Сплошь заводы да бараки какие-то кошмарные.