Читать книгу "Самый лучший пионер - Павел Смолин"

мы с тобой погуляем нормально, хорошо?

— Хорошо, — улыбнулась Надя, и мы с Таней пошли на улицу, где я очень удачно поймал проезжающее свободное такси. — В Министерство Культуры!

— А, ты же Ткачев! — узнал меня таксист. — Мигом домчим. А чего это ты такой бледный? Плохо тебе? — обернувшись, озабоченно спросил он.

— Не, нормально, просто мороженное в ноябре есть не надо было! — вымученно улыбнулся я.

— Вид такой, будто мертвеца увидел! — фыркнул водитель.

Потому что так и есть!

— Тань, подожди меня, пожалуйста, вон там, — вложив в ладонь подружке «трешку», указал на номерную столовую неподалеку от МинКульта. — Мне, возможно, придется брать кабинет министра штурмом, и могут быть неприятности.

— Это из-за Нади, да? — проницательно спросила Таня.

— Она сильно болеет, и у нас в стране ее вылечить не смогут точно, — кивнул я. — А за границу отправить ее могут сильно не многие. Пойду к Фурцевой, она хорошая тетенька и поможет, — добавил больше для собственного спокойствия.

— Я тоже хочу помочь!

— Те проблемы, которые из-за этого всего могут возникнуть у меня, мне легко спишут — я же ничего такого делать не собираюсь. Но это — с меня спишут, с двойного члена, понимаешь?

— Многочлен! — ехидно высунула язычок Таня, неожиданно чмокнула меня в щеку и пожелала. — Удачи!

— Спасибо! — махнул рукой и быстрым шагом потопал ко входу.

Препятствие первое, в виде вахтерши, миновал легко — показав корочку, важно заявил «я к Екатерине Алексеевне!», и бабушка умилилась и угостила на дорожку конфетой. Проблемы начались в коридоре у приемной, где скопилась огромная очередь, а из кабинета как раз вышел грустный-грустный мужик, и, опустив глаза в пол, пошел к выходу.

«Партбилет на стол!» — раздались среди ожидающих шепотки. Это хорошо — значит Екатерина Алексеевна как минимум на месте.

— Кто крайний? — спросил я легендарное.

— А тебе назначено? — не менее легендарно ответили мне.

— Мне только спросить, — не очень уверенно попробовал я.

— И мне только спросить! И ему! И им! Садись, жди, может и примет тебя, если настроение хорошее. А если она партбилетов сегодня лишает, значит можешь идти кушать мороженное! — злорадно поведал мне очередной безликий партийный хмырь.

— Мороженное я только что ел! — за неимением свободных мест я облокотился на стену.

— В ноябре-то? — осудила меня партийная тетенька.

— Мы в кафе, там тепло! — вежливо объяснил ей я.

— А тебе вообще зачем к Екатерине Алексеевне, мальчик? — не отстала она.

— Говорю же — спросить! — улыбнулся я.

— Секретный какой! — гоготнул еще один функционер.

Б*ядь, что я делаю?!

Бросившись к двери под не успевающими среагировать на такую подлость взглядами людей бросился к двери:

— Простите, товарищи, вопрос буквально жизни и смерти! Если хотите, можете меня потом немножко побить!

Так, приемная…

— Куда? — подпрыгнула сидящая за столом секретарша.

— Министр очень занята и принимает посетителей только по предварительной записи! — бодро отрапортовал я ей.

Только бы не заперто! Есть!

— Екатерина Алексеевна, у нас проблема всесоюзного масштаба, и я слезно умоляю вас уделить мне пару минут времени!

Министр и сидящий напротив нее, комкающй в руках кепку — сраный холуй! — функционер вытаращили на меня глаза.

— Я — не мальчик, который кричит «волки», и ни за что бы не побеспокоил вас из-за пустяка! Пожалуйста, Екатерина Алексеевна!

И широко распахнутые детские глаза наливаются слезами — даже хомяка вспоминать не пришлось, просто представил, как где-нибудь в конце лета приношу на Надину могилу книжку с ее иллюстрациями.

— Алексей Михайлович, извините, не могли бы вы подождать в приемной? — выставила Фурцева мужика.

Есть!

— Садись, Сережа, что у тебя случилось? Что-то с мамой? — предположила она очевидное, наливая мне стакан воды из графина.

— С мамой все хорошо. Я бы для себя ничего просить не стал, Екатерина Алексеевна, вы и так дали мне все, о чем я и мечтать не смел. Я сейчас виделся с Надей Рушевой, она мне иллюстрации к «Биму» рисует…

Министр кивнула — знаю, мол, продолжай.

— …И она очень сильно больна! У нее аневризма в мозгу, у нас такое даже не диагностируют, поэтому я очень-очень прошу вас отправить ее на лечение в страну с хорошо развитой нейрохирургией!

— Нейро…? — смущенно прикусила губу Фурцева.

Ты же как мама — швея!

— Где умеют проводить хирургические операции на открытом мозге. Я в библиотеке медицинские энциклопедии читал зарубежные, в рамках освоения сложных кусков английского, — выдал жутко предусмотрительный мальчик отмазку.

Читал так же географию, геологию, экономику, про космос, физику, химию и все остальное. Библиотекарша потешается — балуется мальчик! — а мне без разницы, я это все теперь могу обильно цитировать, имея соответствующую запись в карточке.

— Она бледная, глаза раздражает яркий свет, и у нее ничем необъяснимые головные боли, — перечислил я симптомы. — Наши доктора просто не пытались искать именно аневризму. Давайте соберем предварительный консилиум, и наши профессора проверят Надю как смогут. Уверен, зная, что именно искать, они быстро подтвердят мои догадки.

Какая отвратительная, скептически-скучающая рожа!

— Екатерина Алексеевна, ну я же не идиот, чтобы бить в набат не будучи уверенным, что прав на сто процентов. Я же к вам без очереди вломился, обидев целую кучу уважаемых людей. И мне очень за это стыдно — готов принять любое наказание вплоть до отправки в колонию для несовершеннолетних с целью перевоспитания мерзкого малолетнего врунишки и паникера! Но очень вас прошу, если ничего не делать — Надя умрет от инсульта не позднее середины марта!

Фурцева пожевала губами и вздохнула:

— Сережа…

Насупившись, пробурчал:

— Я учу японский, и они чью-то жизнь вымаливают вот так! — встав со стула, упал на пол коленями, ладонями и лбом.

— Ты чего удумал, придурок?! — взревела Фурцева и кинулась меня поднимать, по пути уронив что-то со стола. Схватив меня за руку, мощным рывком (больно!) подняла на ноги и отвесила подзатыльник. — Советскому министру кланяться собрался?! Дурак! — сгребла в пахнущие французскими духами объятия. — Ты чего удумал-то себе?

— Я не удумал и это не мракобесие! — пробубнил я ей в солнечное сплетение. — Это — объективная медицинская наука!

— А у академиков наших — не наука? — спросила она, отодвинув меня на расстояние вытянутых рук и давя взглядом. — Ты что думаешь, все вокруг слепые? Мы ее всем показывали!

— Я же говорю — у нас это не лечат! — шмыгнув носом и вытерев слезы, повторил я. — Я — патриот! Если я маму после аварии забыл, а преданность нашему делу — нет, значит это — самое важное! — сжал кулаки, закусил губу и отвел взгляд, изо всех сил давя на жалость пожилой женщины. — И Надя — одно из орудий нашей идеологической войны