Читать книгу "Господин военлет - Анатолий Дроздов"

– Добавлю, – говорит Егоров. – Поручик удостоен пяти наград, в том числе Георгиевского оружия. Покойный государь дважды и лично производил его в чин. Я за него ручаюсь, господин полковник!

Контрразведчик встает. Вскакиваю.

– Что сказал вам Рапота, поручик?

– Предлагал перелететь к красным. Сулил хорошее жалованье, паек.

– А вы?

– Послал его подальше. Сказал, что думаю о Троцком и прочих людоедах. Посоветовал не встречаться мне вновь. В другой раз я буду стрелять!

– Почему не доложили о встрече?

– Это было личным делом.

Контрразведчик идет к двери.

– Господин полковник!

– Что еще? – он недоволен.

– Прикажите вернуть мне оружие. Это личный браунинг, куплен на свои средства.

– Ну да, вы же собрались стрелять! – он хмыкает. – Не промахнитесь, поручик! В другой раз не промахнитесь!

Это не совет – предостережение. Умному понятно. Егоров угощает меня папиросой, благодарю и выхожу. Мне возвращают браунинг, гости уходят. Курю во дворе. Рука с папиросой подрагивает. На околице станицы – виселица. Экзекуция состоялась третьего дня. Вешали большевиков – паренька и молоденькую девчонку. Их, как и меня, выдал патриот. Паренька перед казнью секли шомполами – долго и со вкусом. Девчонку отдали казачкам на потеху. Она пробовала кричать, ей заткнули рот. Приговоренных затем тащили к виселице, сами идти они не могли. Казненные висели два дня, утром их сняли. Вакантное место могли занять мы с Ольгой… Людоеды окопались не только в Кремле, людоеды вокруг. Сегодня они щелкнули зубами, показав намерения, завтра вцепятся. Зажился я здесь…

20.

Погиб Егоров – и до обидного нелепо. В отряд перегнали «Сопвич Кэмел», начальник захотел испытать. Его предупредили: истребитель строг в управлении, Леонтий Иванович не послушал. При взлете «Кэмел» повело влево, аппарат накренился и упал. Егорова придавило обломками. Когда мы подбежали, он не дышал…

Оплакать командира некому. С авиатриссой они расстались. Елена укатила в Париж, Егоров остался в России. Родители подполковника умерли, о братьях-сестрах ничего неизвестно. Безвестным холмиком в степи прибавилось. После похорон я выпил. Егоров напоминал мне Сан Саныча; чем-то они были похожи…

В отряде перемены. Начальником стал Турлак. Он забрал мой «Ньюпор» и отстранил меня от полетов. Возможно, похлопотали контрразведчики. Турлак сводит счеты: я поставлен заведовать обозом. Снабжать отряд трудно: база далеко, транспорта мало. Недостает всего, Турлак винит меня. Ему нравится читать мне мораль, он прямо упивается властью. Сволочь.

Зарядил дождь – не по-летнему мелкий и нудный. Сидим дома. Ольга выглядит озабоченной. Она выглядит так уже несколько дней. Что-то случилось, она не решается сказать. Я это вижу, я чувствую ее как себя. Скажет! Опять кто-то приставал? Если Турлак, убью! Застрелю как собаку! Руки чешутся.

Ужинаем. Наливаю в кружку спирт. Его у нас море – топливо для ротативных двигателей. Бензин лучше, но его мало. Спирт легко достать: винокуренных заводов хватает. Ольга покосилась, но молчит. У нее что-то серьезное. Опрокидываю кружку, закусываю.

– Павлик! – говорит Ольга. – Я беременна!

Ложка выпадает из моей руки. Этого не может быть! Это ошибка!

– Ты уверена?

– Я фельдшер! Два месяца… Ты говорил: не будет детей! Я не принимала мер. И вот…

Я действительно такое говорил. Я знаю твердо: от скитальца женщины не беременеют. Что произошло? Почему? Я здесь пятый год, и Ольга забеременела. Гадалка предрекла: произойдет необычное. Это случайность или знак? Солдатик Петров странствия закончил?

– Ты не беспокойся, я сделаю аборт!

– Нет!

– Идет война… Какие дети?

– Нет!

– У нас нет денег, нам негде жить.

Похоже, она все просчитала.

– Я отправлю тебя в Лондон к отцу. Он будет рад невестке и внуку.

– А ты?

– Тебя демобилизуют по беременности. На меня это не распространяется.

– Без тебя я не поеду!

Вдвоем нам нельзя. Контрразведка в Добровольческой армии поставлена неплохо. Дезертира поймают и поставят к стенке. Ольгу надо отговорить!

– Аборт – это операция! Это опасно!

– Не обязательно! Я узнавала: в Новочеркасске есть гомеопат. Дает капли – и выходит само. Ничего страшного!

Она узнавала… Основательная девочка! Если Ольга заупрямится, мне не убедить. Она не представляет, что значит для солдатика Петрова этот ребенок. Она совершенно этого не представляет…

На улице пляшет дождик. Там тихо, темно и сыро.

Присядем у нашей печки и мирно поговорим.

Конечно, с ребенком трудно. Конечно, мала квартира.

Конечно, будущим летом ты вряд ли поедешь в Крым.

Еще тошноты и пятен даже в помине нету,

Твой пояс, как прежде, узок, хоть в зеркало посмотри!

Но ты по неуловимым, по тайным женским приметам

Испуганно догадалась, что у тебя внутри.

В госпитале была хорошая библиотека. Книги нам приносили и присылали простые люди. Им хотелось хоть как-то помочь раненым. Среди книг нашелся этот томик. Я учил стихи наизусть, они легко запоминались.

Не скоро будить он станет тебя своим плачем тонким

И розовый круглый ротик испачкает молоком.

Нет, глубоко под сердцем, в твоих золотых потемках

Не жизнь, а лишь завязь жизни завязана узелком.

И вот ты бежишь в тревоге прямо к гомеопату.

Он лыс, как головка сыра, и нос у него в угрях,

Глаза у него навыкат и борода лопатой,

Он очень ученый дядя – и все-таки он дурак!

Как он самодовольно пророчит тебе победу!

Пятнадцать прозрачных капель он в склянку твою нальет.

«Пять капель перед обедом, пять капель после обеда —

И всё как рукой снимает! Пляшите опять фокстрот!»

Эти стихи еще не написаны. Они появятся не скоро, и приметы времени в них другие. Сейчас это не важно.

Так, значит, сын не увидит, как флаг над Советом вьется?

Как в школе Первого мая ребята пляшут гурьбой?

Послушай, а что ты скажешь, если он будет Моцарт,

Этот не живший мальчик, вытравленный тобой?

Послушай, а если ночью вдруг он тебе приснится,

Приснится и так заплачет, что вся захолонешь ты,

Что жалко взмахнут в испуге подкрашенные ресницы

И волосы разовьются, старательно завиты,

Что хлынут горькие слезы и начисто смоют краску,

Хорошую, прочную краску с темных твоих ресниц?..