Читать книгу "В свободном падении - Анна и Сергей Литвиновы"

* * *

Летом здесь, за городом, не протолкнешься. Все заставлено машинами, в летних кафе орет музыка, бредут на море – с моря расслабленные курортники. Зато в межсезонье красота, ни души. Питейные заведения заколочены, дачники наведываются лишь в выходные. Единственный звук – рокот моря.

Адель лежала в кресле – в абсолютной тишине, без движенья. Глаза закрыты, на щеке подсыхает слезинка. Иннокентий Степанович подхватил ее на руки. Ожидал, что расслабленное тело будет неподъемным, – однако девушка показалась ему совсем невесомой.

Иннокентий Степанович взглянул на часы. Его гостья доверчиво выпила кофе больше часа назад. Барбитурат, что он добавил в напиток, не убивает мгновенно – сначала отравленного охватывает необъяснимая слабость, потом человек теряет сознание. А дальше – если доза рассчитана правильно – несчастный просто умирает во сне. Без страданий. Что ж. Его давняя подруга заслужила легкую смерть.

Иннокентий Степанович полагал: жить Адели оставалось не более получаса.

Он бережно посадил ее на переднее сиденье машины. Сам сел за руль, завел мотор. В бардачок сунул пластиковый стаканчик из-под кофе и пустой пузырек – экспертиза легко определит, что за лекарство в нем было. Не помешало бы, конечно, прощальное письмо – но и без него картина выглядит весьма убедительно.

Оставалось последнее, совсем простое – перегнать автомобиль Адели на место ее якобы самоубийства.

* * *

Врут все: про черноту кругом, про тоннель, про свет и покой где-то в отдалении. Про то, что взмываешь куда-то вверх и видишь – свысока, отстраненно – суету вокруг своего бренного тела.

Дима не ощущал вообще ничего. Глаза вроде открыты, но видел он сплошь молочный, беспросветный туман. И легкости никакой, наоборот, будто вериги сковали. Голосов тоже не слышал – только отдаленный, похожий на морской ропот, гул. А дальше совсем все стихло. Раздавался лишь тоненький, будто комар пищит, детский плач. Голос знакомый.

– Игорек? – попытался выкрикнуть Дима.

Но губы, язык – будто смолой заклеены. Ледяной.

* * *

Адель тоже слышала – словно сквозь вату, – как плачет ее ребенок. Ее сын – кому она не сказала (и не скажет уже никогда!), как нуждается в нем и насколько жалеет, что уделяла ему мало времени. Убегала от малыша – то на работу, то в фитнес-клуб…

Мысли путались, налетали одна на другую. Вот и кончено все. Как глупо. Как жаль.

Она слышала: завелся мотор. Машина – ведомая неопытной рукой – неуверенно, рывком тронулась с места.

А потом вдруг резкий скрип тормозов. Скрежет. Крик. И дальше – будто черным покрывалом накрыло.

– Дима! – непослушными губами выкрикнула она.

И провалилась в обволакивающую, совершенно черную яму.

Алексей Данилов

В тот вечер я решительно наплевал на все свои принципы и жестоко напился. Как пацан – мешал водку, виски, коньяк. Сименс сначала пытался наливать поменьше, подсовывать закуску, но быстро понял, что бесполезно.

Заботливо, будто мама родная, сопроводил меня на безопасный, мягкий диван. Произнес восхищенно:

– Слушай. Пока ты еще окончательно не набрался, скажи: как у тебя это все получается?

– Что получается? – пьяно усмехнулся я.

– Ну, как ты догадался – где Адель искать? Это было видение? Или голос? Просто чувство?

Я улыбнулся. Вышло кривовато.

Они, эти двое – Сименс и журналист Костик – действительно сегодня смотрели на меня, как на мессию. Когда я поговорил с ребенком, маленьким Игорьком, отшвырнул телефон и произнес:

– Я знаю.

* * *

Детские мысли читать легко. Они короткие, отрывистые, бессистемные. Шоколад. Холодно. Смешная шляпа. Нужен синий фломастер. Красивая машина. Когда вырасту, обязательно буду ездить на пожарной машине. Где мама?

Как к тебе ребенок относится – тоже чувствуешь сразу.

Настороженность: «Что за дядя?»

Скука: «Чего ему нужно от меня – мне так хорошо игралось!»

Игорек не умел задать себе вопрос: «Зачем этот незнакомец ищет маму?»

Однако мой посыл – мощнейший, на пределе возможностей – поймал безошибочно: «Мама в опасности, ей нужно помочь».

И маленькие мысли завертелись клубком: «Мама. С утра она плакала. Сердилась. Я – бестолочь. Но она меня любит. Опять пошла к дяде Кеше. Она всегда идет к нему, когда плачет».

* * *

– Дядя Кеша? – озадаченно повторил за мной Сименс.

– Кто такой дядя Кеша?! – возвысил голос я.

– Это… это, кажется, Балакин, – неуверенно произнес журналист. – Ее близкий знакомый. Он ее на телевидение и устроил.

– Она у него. Поехали.

* * *

К дому Иннокентия Степановича мы гнали на пределе возможностей «Мерседеса». Но с каждой минутой, приближавшей нас к цели, я понимал: поздно. Слишком поздно. И, когда увидел Адель, бессильно раскинувшуюся на пассажирском сиденье, еле сдержал крик.

Пожилой благообразный мужчина – он сидел за рулем – взглянул на меня со страхом. Пробормотал растерянно:

– Что вам нужно?

Я схватил его за грудки:

– Что ты с ней сделал?!

– Ей… ей просто вдруг стало нехорошо, – забормотал мужик. – Кажется, сердце. Вот, собирался в больницу ее везти.

Волны паники, исходившие от него, просто с ног сбивали. Адель же лежала совершенно спокойная, недвижимая. И, кажется, уже не дышала.

«Бардачок… Черт, кто они? Что делать?!» – метались мысли мужика.

Не сводя с него глаз, я открыл перчаточный ящик. Идеальный, как у большинства женщин, порядок. Атлас, салфетки. А сверху, диссонансом, смятый пластиковый стаканчик и пузырек темного стекла.

«Отпечатков моих на нем нет. Она сама, сама! Буду стоять на своем!»

Я обернулся к своим спутникам:

– Это он. Он – убийца. Берите его.

И прыгнул за руль.

До больницы отсюда полчаса. Шансы у меня еще оставались.

* * *

Несмотря на то что ей сразу же ввели антидот барбитуратов – бемегрид, – состояние Адели врачи оценивали как крайне тяжелое. Не приходил пока в сознание и ее возлюбленный – Дмитрий Коростелев. Маленький Игорек оставался на попечении мамы Костика.

Иннокентия Степановича Балакина взяли под стражу. Он – как сообщил Константин – пока рассказывал оперативникам складную сказку. Про злоумышленницу Адель, которая якобы отравила любимого человека, а потом попыталась покончить с собой. На вопрос: «Почему она приехала умирать к вам домой?» – отрезал: «Понятия не имею».