Читать книгу "Так не бывает, или Хрен знат - Александр Борисов"

Он подгребал бочком, приставными шагами, настороженно глядя из-под излома белёсых бровей. По вывернутой нижней губе сочилась сукровица, что придавало его лицу вид обиженный и плаксивый. И правда, чего это я психанул? Смалился, старый дурак…

– Так что вы там с Сашкой не поделили? – ещё раз спросила бабушка Катя.

Пацанчик подумал, наморщил лоб и выдохнул традиционное «та-а-а…».

– Миритесь. Сей же час помиритесь!

Я с готовностью спрыгнул с телеги. Ноги, обутые в кеды, мягко спружинили на придорожной пыли. Васька посмотрел на меня пристальным, запоминающим взглядом, чтобы не ошибиться, если поймает в следующий раз, и выставил правый кулак с оттопыренным грязным мизинцем. Ну, блин, отстой! Это типа того, что я тоже должен сцепиться с его согнутым пальцем такой же точно клешнёй и махать ею в воздухе сверху вниз, повторяя, как заклинание:

Мирись, мирись, мирись

И больше не дерись.

А если будешь драться,

То я буду кусаться!

В нашем маленьком городишке эта традиция отмерла, когда я был ещё дошколёнком. А здесь, в сельской глубинке, до сих пор так?! Я представил себя со стороны и покраснел от стыда.

Бабушка Катя ждала. Но и ради неё я не смог заставить себя пройти сквозь такие моральные муки.

– Давай по-взрослому, – сказал я «Звездюшкину», шагая к нему с раскрытой ладонью. – Ты молодец. Если бы я не ходил в секцию бокса, ещё неизвестно, чья взяла бы.

– Лады! – улыбнулся Васька, делая вид, что ему по фигу мои комплименты, но мордой порозовел. – Ты тоже законный пацан. Будем дружить.

Я также расцвёл, но по другой причине. Слово «законный» упало на душу с такой сладкой болью! Было оно когда-то наиболее часто употребляемым в уличном лексиконе. Вместо «хорошо» мы всегда говорили «законно». В моей старческой памяти это почему-то не удержалось. Спасибо, Васька напомнил.

– Ну что, петухи, помирились? Сидайте теперь ладком. Ехать пора.

Пимовна была при вожжах. Ба разместилась на бывшем моём месте, рядом с возницей. Села спиной к лошадям и заботливо придерживала за высокую ручку свою коляску с добром. Помимо тыквачных семечек была ещё там молодая картошка, петрушка, укроп и банки с соленьями.

Мы с Васькой молодецки запрыгнули на задок и устроились там среди громыхающих фляг.

– У нас будете ночевать, – просветил меня новый товарищ, – или у колдуна. Ты только на рожу его не смотри. Страшно. Мне один раз ночью приснилась, так я на перину нассал. Ох и ругалась бабка Глафира…

Я не знал, кого слушать. И там интересно, и там.

– Ну и как тебе отчий дом? – Голос Васькиной ба вальяжно переливался на низких тонах.

Бабушка Катя что-то прошептала в ответ и засмеялась. Грустно так и через силу.

– А комнатки ма-ахонькие! Не развернуться. Всё товаром заставлено. Я, считай, только трещину в потолке и узнала.

– Ну так сколько тебе было, когда Пим Алексеевич подался на Зеленчук? Годочков пять, шесть?

– Седьмой пошёл, я же январская…

Если бы не гулкий голос бабки Глафиры, я вообще ничего не понял бы из этой беседы. Гремели пустые фляги, Васька балабенил под ухом. Только и разобрал, что в доме, где сейчас магазин, когда-то родилась Пимовна, что в 1918-м её отец ушёл в горы вместе с семьёй и верными казаками и принял участие в восстании против большевиков, после которого в станице Ерёминской не стало кому жить.

Услышь нечто такое в прошлой своей жизни, я спрыгнул бы с телеги и подался до дому пешком. Плевать, что бабушка Катя наша соседка. Нечего делать советскому пионеру в обществе недобитых буржуев. Как поётся в нашей отрядной песне:

Славен Павлик Морозов!

Жив он в наших сердцах!

Презирая угрозы,

Он за правду стоял до конца.

Вот так! За правду пацан стоял. Потому что правда – одна. А всё остальное – ложь!

Теперь же… Впрочем, Васька не дал сформулировать, о чём я думал теперь. Со словами «скажи, а?» он толкнул меня локтем в бок. Кажется, нужно что-нибудь отвечать, неудобно, ещё обидится.

– Почему ты подумал, что мы приехали именно к колдуну? – задал я один из срочных вопросов, которые вертелись на языке.

– А к кому же ещё?! – удивился мой новый друг. – В нашей станице, если появится кто-то из иногородних, все только Фрола и спрашивают. Лечит он. Бабке Глафире голос вернул. У меня на правой руке было три бородавки. В школе писать не мог. Так он только ладонью провёл – к вечеру они и отпали… – Васька с удовольствием зацепился за новую тему.

Я же смотрел на грустный пейзаж, подёрнутый облаком пыли, и препарировал прошлое.

Мать Пимовны я хорошо помню. Только имя запамятовал. Так и вижу её, стоящую в конце проулка с поднятой палкой в правой руке. Скандальная была женщина, «с раздвоенным языком». Ну, чисто бабушка Катя, когда крепко поддаст. Меня, правда, привечала, только я её всё равно почему-то боялся.

Помню ещё, она принципиально не ходила на выборы. В дальний конец улицы всыпать кому-то чертей – это она бегом, с дорогой душой. А вот на избирательный участок, до которого два квартала, ноги не шли. Только на дому и голосовала. Ежегодно во «всесоюзный праздник» возле её калитки останавливалась бортовая машина с огромным бордовым ящиком в кузове.

Опять же, словечко «городской», сорвавшееся с Васькиных уст. Оно ведь даже в станицах звучало пренебрежительно. В том смысле, что человек не из какого-то там города, а из-за ограды. Будучи дошколёнком, я часто ловил его мордой вслед за ударом под дых. Дед, без базара, казак, но я-то приехал с Камчатки, значит, иногородний. Так до революции звалось на Кубани всё неказачье население. Будь ты хоть миллионер, а общинной земли тебе в собственность – ни аршина. Плати и бери в аренду. На сходе, соборе и станичном кругу ты тоже никто. Хорошо, если пустят в сторонке постоять поглазеть. Типа «Кубань, конечно, Рассея, но мы этот чернозём у турки из глотки выдрали, поэтому она наша!»

Как я и предполагал, телега остановилась возле двора, где глаза бабушки Кати недавно вышли из «комы».

– Приехали! – сказала Пимовна.

– Ворота открой, внучок, – пряча в футляр очки, ласково пробасила бабка Глафира. – А ты, хлопчик, ему помоги.

– Саша его зовут, – напомнила Пимовна.

– Ну да… Саша… хороший мальчик…

Без Васьки я ворот не нашёл бы. Бюджетный вариант: две секции плетня, прибитые по краям толстой резиной, раскрывались как створки окна, если, конечно, их приподнять.

Взрослые занялись лошадьми. Развернули их мордой к передку брички, задали сенца. Судя по приготовлениям к долгой стоянке, колдун жил где-то недалеко.