Читать книгу "Дон Иван - Алан Черчесов"

Ступнями в ней работали юркие карлики. Они шлепали голышом по квартире и метили пол отпечатками своего короткого выдоха. Не ступни – ребячьи ладошки. Гадать по ним я любил, как и любил наслаждаться манерой тереться спиной друг о дружку и улаживать разногласия, сплотившись на пуфе в подобии рукопожатия.

– Я умру раньше тебя, – шепнула внезапно мне Анна, как только в наш дом вошел Новый год. Мы его встречали вдвоем, шампанским и парой дюжин утробистых виноградин, которыми в спешке давились под бой курантов, чтобы не сглазить загаданные желания. Я загадал жить с Анной долго-предолго и умереть на день раньше нее. Замышленного я не озвучивал и ни о чем таком прежде не заикался, потому ее реплика ввела меня в оторопь. Анна счастливо улыбнулась и сказала, что счастлива. – Терпеть не могу хоронить.

– Не понимаю, – я передернул плечами. – С какой стати ты…

Она не позволила договорить:

– Чудеса происходят, когда к ним готов. Например, до знакомства с тобой мне не давалось заговорить толком по-русски. А теперь иной раз я даже думаю на твоем языке. Бывает, твоими же мыслями.

– Переходишь в мое измерение?

– Ну да. Измерения – двери, в которые можно и нужно стучаться. С точки зрения физиков, их сегодня тринадцать. Почему не войти в ту из них, где нас ждут?

– А вдруг мы увидим там новую дверь и поймем, что дверей еще больше – как сейчас понимаем, что их явно не три?

– Браво, Дон! Но признайся, разве мы сомневаемся, что число подвластных нам измерений зависит только от степени нашей свободы? Прогрессия поиска здесь определяется вектором бесконечности.

– У меня с тобой крыша поедет. Ты делаешь мир ужасно большим, но при этом понятным, отчего он совершенно запутывается и становится непроходим. Так нельзя.

– Почему?

– Потому что это обман.

– Любому обману довольно лишь раз не солгать, чтобы сделаться правдой.

– И ты в это веришь?

– Я верю в Иисуса.

– Я тебя умоляю! Сегодня для веры уже не сезон. Едва мы на собственной шкуре познали период полураспада ядра, как начался период полураспада Иисуса.

– А при чем здесь Христос?

– Он у вас всегда ни при чем – еще с той поры, как Его запальчивые приверженцы сожгли Александрийскую библиотеку. Вмешайся Он тогда – и, глядишь, мы б обошлись без крестовых походов и газовых камер. Чего ж уповать на Христа, когда Он у всех на глазах сожран ядерным грибом! Если что от Него и осталось, лучше держаться от этого праха подальше. Бог так ослаб и потрачен, что веру в Него смели суеверия. Отныне верят лишь в то, что видят по ящику, а по ящику видят лишь то, что желают увидеть – кумиров: актеров, спортсменов, поп-звезд. Сегодня Иисус – это Эйнштейн, мать Тереза и Элвис в едином лице, и лицо это – постер.

– Ты удивительно остроумен.

– Я самый остроумный из тех, кому за это не платят.

– И из тех, кто за это поплатится.

– Не знал, что ты религиозна.

– Просто я честнее тебя. Я не разуверилась.

– Предпочтя правде ложь?

– Вовсе нет, если помнить, что правду всегда говорит только дьявол.

– Что же делает Бог?

– Все, чтоб ее изменить.

– Оригинальный научный подход!

– Наука лишь следует за Христом. Именно Он преподал нам урок, как извлечь пользу из единства вселенной.

– Когда накормил семью хлебами и парой рыбешек пять тысяч голодных? Фантастический трюк! Жаль, секрета его не раскрыл.

– Это как посмотреть. Секрет тут не в фокусе, а в краеугольной морали: из любой малости можно добыть остальное. Все во всем – рецепт мироздания. Макрокосм заключен в микрокосме. Что это, как не намек на идею клонирования?

– Только идея ваша для избранных: не каждая клетка даст нужный приплод. Все во всем, но отнюдь не для всех.

– Клонировать сами стволовые клетки через клетки обычные – дело нескольких лет.

– Ну это вряд ли. Тут вам долго еще ковыряться в отрезанном пупе, что на практике нам, остальным, сохраняет хотя бы надежду на пристойную смерть. Так и хочется расколошматить побольше приборов в ваших лабораториях. Если геном обычной свиньи так близок к нашему, как о том пишут, соблазн извлечь вершину творения Божьего из хвостика хрюшки затмит соображения этики. А когда хомо свинтус родится, Создатель сам пустится наутек с разоренных вами небес. Его позор запечатлеют ваши дотошные телескопы, газеты наутро представят подробную траекторию Господнего низвержения, а предприимчивые коммерсанты займутся устройством экскурсий к Эпицентру Крушения Веры. Параллельно с курсом “вперед от свиньи” вы двинетесь курсом “назад к Сыну Божию”. Как бы церковь тому ни противилась, а кому-то из тысяч Иуд удастся добыть с плащаницы образцы святой крови, и тогда уж начнется такое, что кресты с храмов градом посыплются. Пробирками будут трясти до тех пор, пока Иисус не размножится в нужном количестве, чтобы лично читать свои проповеди в каждом соборе и церкви. Не за горами конкурсы “Христос такого-то года от Рождества Христова по старому стилю”, а победителям станут вручать золотой терновый венец…

– Прекрати, – рассердилась она. – Это пошло и гадко.

– Зато абсолютно бесспорно. Вот и ты затыкаешь мне рот, но не споришь.

– Спорить с тем, кто стремится лишь спорить, бессмысленно. Кровь и плоть Ииуса – еще не Иисус. Это лишь оболочка и копия. А истина – это всегда только оригинал.

– Демагогия! Жаждущий веры чрез ваши догматы погружается в бездну неверия – вот тебе истина. Не вводи меня в бешенство, дева!

– Ничто не бесит атеиста так, как его неумение верить.

– А ты научи.

– За час сделать то, что сам ты за жизнь не сподобился? Не смеши.

– А ты не сдавайся. Попробуй. Приоткрой в себя дверь. Поделись сногсшибательным фактом.

– Фактом? Пожалуйста: протяженность нервов взрослого человека составляет семьдесят пять километров. Ты умудрился издергать мне все.

Остаток дня я старался их только разглаживать. Анна дулась, но таяла. Перед тем, как лечь спать, вдруг спросила:

– Надеюсь, ты не страдаешь партенофобией?[4]

– Погоди. – Я выудил с полки словарь, прочитал толкование, вернул том на место и честно ответил: – В разумных пределах.

В ту же ночь Анна мне отдалась.

Утром я сбегал в церковь.

Днем мы занимались любовью весь день.

Вечером поняли, что это не вечер, а ночь.

На рассвете уснули, чтобы подняться уже на рассвете.

– Если так пойдет дальше, мы умрем с голоду, – улыбнулась мне Анна, когда я, чуть она распахнула глаза, поймал ее снова в объятия.