Читать книгу "Крысиный король - Дмитрий Стахов"

Полная чушь, но показания кредитора с подтверждением времени и места несостоявшейся встречи прилагались. Ответа на вопрос — зачем убийца скинул пистолет в карман на спинке переднего сиденья, не было, как не было ответов еще на массу других вопросов, был совсем забыт Потехин, но адвокат Ирины убеждал, что такая стратегия сработает. Главное — говорил он — сбить всю эту политику, перевести все в область абсурда, в область ревности, неуправляемых эмоций, месть, поруганная честь, запутать дело так, чтобы ни судья, ни присяжные уже не понимали, кто адвокат, кто кредитор, кто погиб, кто еще жив, а Потехин, что Потехин? это сопутствующие потери, как на военных учениях, где всегда готовятся к какому-то проценту погибших, а что вы хотите: техника, стрельбы, имитация артиллерийского огня.

Свидетельства того, что адвокат, осуществляя правозащитную деятельность, якобы находил время залезать в трусики девочкам и мальчикам, также прилагались. Фотографии. Адвокат с девочкой на коленях. У девочки испуганный вид. Адвокат плотоядно улыбается. Адвокат с мальчиком. Мальчик мрачен. Адвокат над чем-то смеется. Адвокат с мальчиком и девочкой в парке. Держит детей за руки. Вы видите, что детям это не нравится? Заявлений от родителей соблазненных детей не было, но это легко объяснимо — детей подсовывали в качестве платы за услуги, это же одна шайка, правозащитники и их клиенты, только тронь — и тебя обвинят в самых страшных грехах. Свидетельства о педофилии и развратности подписаны людьми, не знакомыми с убитым? Это не важно, этих свидетельств много, значит, в головах присяжных поселится червячок сомнения.

Даже если судья, как все завзятые либералы, захватившие нашу юриспруденцию, и скажет не принимать во внимание педофилию и разврат, присяжные почувствуют: Ирина — жертва. Илья ни в чем не виноват. Этот адвокат тоже был недешев, был безумен, но выигрывал одно дело за другим, хотя выигрыши были не в оправдании его клиентов, такое было бы просто невозможно, а в том, что им давали пять вместо девяти, три вместо пяти, два условно вместо трех, засчитывали предварительное заключение, даже какому-то из клиентов выплатили компенсацию — отправив все-таки на полгода на поселение, — причем без всяких европейских судов; адвокат как бы вибрировал на одной волне с общим фоном абсурда, хаоса, идиотизма.

Текст адвоката-абсурдиста, разбитый на смысловые фрагменты, я зачитал матери по телефону, но ее волновало — от кого залетела Ирина? От Илюшки? От Никиты? Так звали стрелявшего, который согласился со следствием сотрудничать и чье дело было выделено в отдельное производство. От Максима, главы этих воинов-освободителей, находившегося в международном розыске? От кого-то другого? Мать все время говорила об этом. Откуда-то взяла, что если провести анализ и доказать, что ребенок от Ильи, то ему скостят срок, или дадут условно, или вообще оправдают.

Следователь отказывал в проведении экспертизы. Адвокат говорил, что так даже лучше, носил розовые рубашки с красными галстуками, зауженные брючки, пиджачок в талию. Его возил на джипе водитель, он же охранник, еще один охранник, открывавший дверцы джипа, адвокат выбрасывал из салона джипа сухие мускулистые ноги, мелькали полоски ярко-синих носков.

Третий, которого нашли вдова Дерябина и ее сестра, взявший на себя общее руководство, был всегда в сером, в нечищеных ботинках, с дешевыми часами на запястье. Незапоминающаяся физиономия. Ему понравился составленный адвокатом Ирины текст, но он считал, что надо признать некоторые положения обвинения. Иначе обвинение обидится. Нет ничего хуже, чем обидевшееся обвинение. Тем более в таких процессах, в которых могут быть протянуты ниточки к влиятельным людям. Имелись публикации — в интернете, бумажная пресса об этом писать опасалась, — что Ратный союз пользовался покровительством на самом высоком уровне. Какой-то кремлевский советник не раз встречался с ударившимся в бега Максимом.

Главный выбрал стратегию, что ребенок как раз от убитого. Он считал это перспективным. Он славился как разрушитель самых железобетонных обвинительных заключений. Обещал полнейший успех. Самое большое от трех до пяти.

Потом выяснилось, что Ирина потеряла ребенка. Выкидыш случился месяца два с половиной после их с Ильей ареста. До этого Ирина даже в тюрьме сохраняла румянец. Потом же она приобрела матовую бледность. Когда освободилась, бледность уже была сизоватой. С легкой желтизной. Это неудивительно. Столько лет. Лучших лет.

— Илюша весь в тебя, — сказала мать после одного из посещений Ильи в СИЗО. — Ему нравятся поблядушки…

Это слово моя мать как раз очень любила.

— Все твои бабы поблядушки, — сказала она еще. — И с которыми ты спишь сейчас, и с которыми спал…

— Ты всех прежних не знаешь, а нынешних не знаешь вовсе!

— Я тебя знаю! — сказала мать…

…Ко мне приходили странные люди. Я не открывал. Через дверь они говорили, что могут оказать помощь, что хотели бы поддержать, что на них можно рассчитывать. В том числе — финансово. Звонки по телефону следовали один за другим. Главный адвокат, удивительным образом сумевший найти общий язык с адвокатами Ильи и Ирины, запретил контакты и со звонившими в дверь, и по телефону; о том, чтобы взять у обещавших оказать помощь деньги, и речи быть не могло. Главный выстраивал стратегию защиты, по которой надо было в первую очередь сгладить все опасные углы. Он был также против какого-либо очернения убитых. Выступил с заявлением, что фотографии убитого правозащитника с детьми, растиражированные с откровенными подписями, никак не могут свидетельствовать о его патологических наклонностях — девочка была его приемной дочерью, мальчик — племянником. Будучи приглашенным в телевизионное шоу, рассуждал о том, что Потехин был героем афганской войны. Вел себя корректно, в деталях, о которых упоминал, был конкретен, подробен, точен. Показал ведущему шоу, зрителям в студии и лишь потом — в камеру — телезрителям — фотографию Аксы. Точнее — несколько ее фотографий.

Оказалось, она была дочерью влиятельного полевого командира от второй жены. Потехин узнал Аксу, когда ей было пятнадцать лет. Смуглая, с серыми глазами, пухлые губы, насмешливый взгляд. Удивительный для афганской женщины. Сейчас она с детьми была в Англии. Технические сложности не позволили установить с нею онлайн-связь. Потехин мне ничего не говорил. Я смотрел это шоу и чувствовал, что обижен на убитого. Позвонила мать, спросила — смотрю ли я телевизор?

— Нет, — сказал я.

— Вот врать ты так и не научился, — было слышно, как она прикуривает сигарету. — Ты злишься?

— Злюсь? С чего ты взяла?

— Потому, что сама я от злости по потолку хожу! А ты — мой сын…

…Тогда, перед самым процессом и во время него, во мне окрепло чувство поражения. Я ощущал себя проигравшим. Началась темная полоса, постепенно ставшая черной, и не полосой, а завесой, покрывалом. Меня накрыло. Целыми днями я лежал на диване и щелкал телевизионным пультом. Разносчики приносили пиццу, суши и китайскую еду. Я мечтал о курином супчике. О таком, который обожал папа Шихман. На полу, вокруг дивана, выстраивались ряды пустых пивных бутылок.