Читать книгу "Каннибалы - Юлия Яковлева"

– Извращенец, значит, все-таки? – вернул ее к теме Петр.

– Не знаю.

– В смысле?

– До секса дело не дошло, – огорошила Авдеенко.

– То есть не…

– Не было изнасилования или чего-то такого, нет. Вообще ничего.

– Но ведь вы подрались.

– Мы не дрались.

– Все, Елена Викторовна, я запутался, – признался Петр. – А в милицию, в полицию то есть, вы зачем тогда пошли?

– Вы ворошите бумажки, ворошите, – подсказала опять Света. – А то начальница ваша сюда посматривает.

Авдеенко испуганно стала перекладывать папки-скоросшиватели. Положила перед ними брошюры, стала наобум тыкать розовым ухоженным ноготком. Со страниц глядели счастливые морды опутанных кредитом граждан. Она говорила:

– Как вошли, он сразу схватил меня за волосы и начал избивать. Меня просто как парализовало. Думала, все. Я от страха шевельнуться не могла. Не то что отбиваться. А потом…

– А потом он…

Ноготок беспомощно чиркал по странице.

– Потом он…

На странице играли ненатурально белокурые дети.

– Потом…

– Потом он сунул мою руку между спинкой стула и ударил по ней ногой.

23

Света не отставала. Петр обошел машину. Света схватилась за ручку. Ликование переполняло ее.

– А куда мы сейчас?

– Мы – никуда. Я тебя заброшу к тебе домой и поеду по делам.

– Но я же помогла!

– Помогла, – не спорил Петр.

– Я могу еще.

– Посмотрим.

Всю дорогу Петр молчал, думал о господине Боброве, только хмыкал в ответ, и Света заткнулась.

24

– Привет! А я опять хотел позвать тебя в театр!

От жизнерадостного тона Дюши Бобра у Бориса потянуло где-то под желудком, а сам тот скрутился в кулачок.

– Сейчас не очень подходящее время, – все же сумел ответить Борис в трубку равнодушно, как человек, которого прервали среди дела: шло совещание. Борис видел склоненные, повернутые головы своих замов – головы, забитые заботами так уютно: семья, дети, кредит, отпуск, пересадка волос, – и ощутил зависть. Его самого словно уносила тяга черной дыры.

– Время всегда подходящее, – изрек Бобр, и тон его уже был колючим, как проволока, на которую Бобр в свое время нагляделся, отсиживая ходку. До того, как стал таинственно-неуязвим для органов правопорядка, хотя нарушал порядок примерно так же, как и до отсидки.

– Ничего, придумаешь отмазку, ты умный. Жду.

На этот раз за дверями не рокотала музыка. Бобр приподнял бархатный край. Сцена была задраена железным занавесом – на миг Борис отметил, как это удивительно: ему всегда казалось, что избитое выражение времен холодной войны «железный занавес» – это просто риторика и в природе таких нет. Сероватым весенним снегом светился снизу партер: глыбы и наледи накрытых полотном стульев. Огромным белым коконом висела под потолком люстра.

А потом увидел мужчину. Тот сидел в ложе, предусмотрительно спрятав себя за бархатный каскад с тяжелыми кистями, и смотрел на закрытую пасть сцены, как будто ждал, что там все-таки передумают и покажут что-нибудь интересное.

Глядя на его подстриженные ступеньками виски, Борис еще надеялся, что ошибся: много в Москве дешевых парикмахерских, в них ходит много разных мужиков. Зря.

– Полковник Антонов, – повернулся и протянул для пожатия руку.

Борис встряхнул ее. Отодвинул тяжелый театральный стул, сел. Сел и Дюша – получился треугольник.

– Интересное место, для встречи, – заметил Борис, показал голосом неудовольствие: оторвали от работы, притащили, что, мол, за дурацкая конспирация?

– Интересное, – согласился Антонов. – Сам понимаю. Но не в ресторане же беседовать.

Это верно: разговор в ресторане можно прослушать с улицы, припарковав автомобиль с оборудованием у огромного окна-витрины. Было бы желание.

– Да и неуютно у нас. Чтобы к нам приглашать, – откровенно огорчился Антонов.

«Располагает, сука», – подумал Борис. Меньше всего ему и правда хотелось быть замеченным на Лубянке.

– А здесь ваше присутствие не вызывает вопросов, – пояснил Антонов. – Господин попечитель.

– Председатель попечительского совета, – уточнил Борис.

– Точно! – поддержал Бобр, и Антонову: – Учи матчасть!

Держался Дюша борзо, и Борису это особенно не понравилось.

– Это ты учи, – не стушевался Антонов.

Они перекидывали реплики, как мяч. Как давно сыгравшиеся партнеры.

– Мне не надо. У меня блистательная память, – парировал Дюша.

– С этим не спорю, – вдруг поднял руки Антонов. – Имена, даты, обстоятельства, суммы.

– …Прописью и налом, – быстро вставил Дюша, подмигнув Борису.

– Я что-то не догоняю. Вы уж извините, – Борис закинул ногу на ногу, а руки – на спинку стула: поза, которая должна показать, что он нисколько не нервничает, он их не боится. А взмокшие подмышки все равно скрыты пиджаком. А втянувшихся яиц все равно не видно.

– Господин Бобров – наш идеальный свидетель, – радушно глядел полковник Антонов на Дюшу. – Свидетель-феномен. С огромным стажем.

– Я знаю все – про всех, – деланно скромно потупился тот. От этой клоунады Борис испытал тошноту ужаса.

– Ну-ну, – холодно пригласил собеседников он. – Я само внимание.

– Вы, Борис Анатольевич, здесь скорее не внимание, а прямая речь.

– Не понял.

«Не говорить больше, чем тебя спрашивают» – зажегся в голове стоп-сигнал. И все-таки Борис сказал:

– С генералом Соколовым я почти не знаком. Ничего ценного сообщить не могу.

Получилось выразить даже и досаду по этому поводу.

– О господи, – чуть ли не всплеснул руками Антонов. – Ну вы тоже, не драматизируйте. Соколов – простой аппаратчик. Одной ногой на пенсии. Он больше никому не интересен. Что бы там ни обещало всему миру ФБР. Вот увидите, они еще поймут, что он их надул. Чтобы получить убежище и все остальное. Ничего у него нет.

Бобр скрестил руки, как бы собирая себя потуже:

– Я вот с ним вообще не знаком. Это кто такой?

Антонов и ухом не повел, обращался к Борису:

– В текущей ситуации враги нашей страны объединяются, и любая наша разобщенность может сыграть им на руку.

«А как же. В одной лодке. В одной горсти держим все яйца», – с непроницаемым лицом слушал его Борис. Антонов вещал:

– Ситуация требует от всех нас сплоченных действий. А вам даже и делать сейчас ничего не нужно. Ничего даже подписывать не требуется. Просто изложите, все, что знаете. Ясно, логично. Все детали не нужны. Только те, что проясняют мысль.