Читать книгу "Возвращение - Блейк Крауч"

Барри останавливает видео.

Вокруг тихо. Только ветер ревет снаружи. Он идет на кухню, делает себе кофе, и грудную клетку вдруг сдавливает.

На горизонте еще одна буря. Эмоциональная.

Глухая болезненная пульсация в основании черепа. Внезапное кровотечение из носа.

Бар в Портленде.

Хелена.

Которая постепенно раскрывает ему правду о себе.

На рубеже тысячелетий они покупают заброшенную полярную станцию.

Завозят сюда кресло и сопутствующее оборудование – арендованный ими «Боинг-737» едва не разбился при посадке на ледовую полосу.

Вызывают команду физиков – очевидно, отобранных еще в предыдущих временных линиях, – находящихся в неведении относительно истинной цели исследований. Пробуривают сквозь лед скважину в полторы мили глубиной и опускают комплект высокочувствительных детекторов света более чем на милю ниже поверхности. Назначение сенсоров – фиксировать одни из самых загадочных элементарных частиц, нейтрино. Нейтрино не имеют заряда, почти не взаимодействуют с обычным веществом и, как правило, происходят из таких космических объектов, как сверхновые, ядра галактик и черные дыры (соответственно позволяя их обнаружить). Если нейтрино сталкивается с атомом земного вещества, образуется частица под названием мюон, которая движется быстрее скорости света в среде, и в результате лед излучает свет. Как раз световые волны, вызванные прохождением мюонов через лед, они и собрались искать.

Теория Барри, разработанная им в предыдущих временных линиях, утверждала, что если в момент перехода чьего-то сознания в более раннее воспоминание возникают и тут же исчезают микроскопические черные дыры и кротовые норы, детекторы смогут зафиксировать световые волны, порожденные мюонами, в свою очередь порожденными испускаемыми черными дырами нейтрино при столкновении с земными атомами.

Они ничего не добились.

Ничего не обнаружили.

Команда физиков отправилась по домам.

Шесть жизней истрачено на то, чтобы понять природу кресла памяти, и единственное, чего им каждый раз удавалось добиться, это оттягивать неизбежное.

Барри смотрит на экран, на застывшую посреди жеста Хелену.

К нему возвращаются мертвые воспоминания из предыдущих временных линий. Как они жили в Аризоне, в Денвере, на изрезанном побережье Мэна. Жизнь без Хелены в Нью-Йорке, жизнь с ней в Шотландии. Однако в памяти остались дыры. Барри припоминает, что последний раз они жили в Сан-Франциско, но не до конца – он совершенно ничего не помнит о тех днях, когда мир снова обо всем узнал.

Он нажимает на кнопку.

«Вспомнил? Вот и хорошо. Раз ты видишь эту запись, значит, меня уже нет».

У него текут слезы. Чувство очень странное. Барри из этой временной линии знает, что она мертва, одновременно с этим Барри из предыдущих временных линий сейчас впервые испытывают боль потери.

«Мне так жаль тебя, мой милый».

Он вспоминает тот день два месяца назад, когда Хелена умерла. К тому времени она стала совсем как ребенок, рассудок ее покинул. Ему приходилось ее кормить, одевать, купать. Но переносить такое было легче, чем время непосредственно перед тем, когда она еще могла понимать, в каком состоянии находится. В минуты просветления Хелена описывала все это как блуждание в лесу, похожем на сновидение – когда не осознаешь себя, не понимаешь, где и когда находишься. В иные же моменты она была совершенно уверена, что ей пятнадцать лет, что она живет в Боулдере вместе с родителями, и изо всех сил пыталась совместить это чувство себя, места и времени с незнакомой обстановкой. Она часто задавалась вопросом, чувствовала ли ее мать то же самое в свой последний год.

«Эта временная линия – пока рассудок не начал меня подводить – была лучшей из всех. За всю мою очень долгую жизнь. Помнишь нашу поездку, где мы наблюдали миграцию императорских пингвинов – кажется, когда мы первый раз были вместе? Помнишь, как мы влюбились тот континент? В то чувство, что, кроме нас, нет никого во всем мире? В каком-то смысле оно так и есть, правда? – Хелена смотрит куда-то в сторону от камеры. – Что? Ладно тебе ревновать. Настанет момент, и сам посмотришь. Когда ты будешь помнить все то время, что мы провели вместе, все сто сорок четыре года».

Она снова переводит взгляд на камеру.

«Я должна сказать тебе, Барри, что без тебя никогда бы столько не протянула. Не смогла бы раз за разом повторять попытки остановить неизбежное. Но, как ты и сам знаешь, я утратила способность записывать воспоминания. Подобно Слейду, я слишком много раз использовала кресло. Так что в прошлое мне уже не возвратиться. И даже если вернешься ты, в то время, когда мое сознание было еще юным и не растраченным на перемещения, нет никакой гарантии, что ты убедишь меня построить кресло. Да и зачем? Мы все перепробовали. Физику, фармакологию, нейрологию. Мы даже со Слейдом пытались договориться. Пора признать поражение и позволить человечеству себя уничтожить, раз уж ему этого так хочется».

Барри видит себя – он входит в кадр и садится рядом с Хеленой. Гладит ее по руке. Она порывисто обнимает его, прячет голову у него на груди. Сюрреалистическое ощущение – теперь и он вспомнил тот день, когда она решила записать сообщение для того Барри, к которому однажды вернется вся память целиком.

«До Судного дня нам осталось четыре года».

«Четыре года, пять месяцев и восемь дней, – уточняет Барри-на-экране. – Но какая теперь разница?»

«Мы проведем эти годы вместе. Сейчас ты уже знаешь обо всем. Надеюсь, что это были чудесные годы».

Так и есть.

Пока Хелена совсем не утратила рассудок, у них было два замечательных года, свободных от тяжкой ноши – попыток не дать человечеству вспомнить. Они жили просто и скромно. Выходили на ледник, чтобы полюбоваться южным сиянием. Играли в игры, смотрели фильмы, занимались готовкой – здесь, на первом этаже. Время от времени выбирались на Южный остров Новой Зеландии или в Патагонию. Просто были вместе. Тысяча коротких мгновений – но ради них стоит жить.

Хелена права. Для него это тоже были лучшие годы всех его жизней.

«Странное чувство, – говорит она. – Ты смотришь все это сейчас, предполагается что четыре года спустя, хотя я уверена – ты будешь смотреть и раньше, просто чтобы видеть меня и слышать мой голос после того, как я умру».

Она снова права. Он уже смотрел.

«Но я сейчас чувствую себя столь же настоящей, как и ты, смотрящий запись. Эта настоящесть – она одинаково настоящая? И что ее делает такой – наше сознание? Я могу представить, как ты сидишь перед экраном четыре года спустя, хоть ты и рядом со мной прямо сейчас. Мне кажется, я могу протянуть руку через камеру, чтобы тебя коснуться. Вот бы так было на самом деле. Я пережила больше двухсот лет и в конце концов пришла к выводу, что Слейд прав. То, как мы воспринимаем реальность и время, от одного мгновения к другому – лишь результат нашей эволюции. То различие, которое мы проводим между прошлым, настоящим и будущим. Но мы достаточно разумны, чтобы осознавать, что это иллюзия, пусть мы в ней и живем. Поэтому в такие минуты, как сейчас – когда я воображаю, как ты сидишь там, где сейчас сижу я, как ты слушаешь меня, как ты любишь меня, как тебе меня не хватает, – нам так тяжко. Поскольку я заперта в своем мгновении, а ты – в своем».