Читать книгу "Одинокий путник - Ольга Денисова"

- Нет, - бросил Лешек.

- Ты поймешь, ты рано или поздно поймешь…

- Надеюсь, что не пойму.

Лешек никогда бы не признался никому, что к его страху перед Дамианом добавился страх перед наказанием. И теперь, говоря с Лыткой, он всегда осматривался по сторонам - нет ли рядом того, кто побежит докладывать о его греховных речах иеромонахам.

Как-то вечером, когда Лытка пошел помолиться перед образом в церковь, к Лешеку подсел послушник Илларион, из певчих. Ему было лет двадцать, ростом он не вышел, телосложение имел хлипкое и мучился угрями на лице и груди, которые время от времени становились гноившимися чирьями. Лешек смотрел на его лицо и понимал, что брезгливость, наверное, не то чувство, которое следовало бы испытывать: в этих отвратительных условиях, не умываясь неделями… Что еще можно ожидать? Он непроизвольно составил в голове рецепт для настоя, который бы излечил несчастного за неделю-другую, и с горечью подумал, что тут никто не позволит ему собирать травы, даже летом. Илларион сел на Лыткину кровать и шепотом, чтобы никто его не услышал, спросил:

- Послушай, ты жил в миру… А женщин ты часто видел?

- Каждый день, - ответил Лешек. - Я жил со старушкой, которая заботилась обо мне, вела дом, и…

- Нет, я про молодых женщин.

- Ну конечно видел, - отмахнулся Лешек.

- И… какие они… расскажи, а?

Щеки послушника горели, он опускал глаза и прятал в редких усах странную, глупую улыбку.

Лешеку почему-то стало противно и в то же время жалко его. Он вспомнил, как удивлялся при виде большого количества женщин на торге, как женщины восхищали его - ведь он не потерял этой способности и через много лет.

- Послушай, может, тебе стоит поселиться в какой-нибудь деревне, жениться, завести детей? - спросил он послушника.

- Не-а, - ответил тот. - Там же работать придется, а здесь что? Сыт, одет, обут, молись да пой на службах. Может, меня в монахи постригут.

- Тогда, пожалуй, тебе про женщин слушать и не стоит, - хмыкнул Лешек.

- Ну пожалуйста, расскажи, а? Любопытно же…

- Правда, расскажи! - подскочил сзади еще один послушник, совсем мальчик, с веселыми горящими глазами. - Я видел женщин в прошлом году, меня посылали помогать отцу Варсонофию в Богородицкий храм. Но только издали, меня Варсонофий не пустил близко посмотреть. И еще мы из приюта бегали на них смотреть, но там вообще ничего не видно было.

Услышав его звонкий голос, к кровати Лешека потянулись и другие послушники и окружили его со всех сторон. Глаза у них были масляные, бегающие, они смущались и бросали друг на друга быстрые взгляды. Лешек растерялся, но тут из угла спальни раздался голос сорокалетнего Миссаила, которого, наверно, специально поселили в спальню к молодым - иногда осаживать их молодецкий пыл. Послушники, которые никогда не станут монахами, жили в другой спальне.

- А вот я завтра отцу благочинному расскажу, - проворчал он. - Про женщин им захотелось. К постригу надо готовиться, а не о блуде думать. Или хотите, как я, всю жизнь на скотном дворе провести?

- Заткнись, Миска! Только попробуй кому-нибудь рассказать! - рявкнул на него здоровенный послушник - Лешек еще не знал их всех по именам.

- Ты-то чего испугался? Ты ж розги любишь! - расхохотался Илларион.

- Я розги люблю, а не плети. И потом, про баб послушать охота! Не блудить, так хоть повоображать немножко.

Лешек смотрел на них с ужасом, и озорная, нехорошая мысль не давала ему покоя: что если спеть им сейчас песню из тех, что он пел поселянам на Ярилин день? Что с ними со всеми после этого будет? Да у них при слове «женщина» начинают течь слюни!

- Я ничего вам рассказывать не стану, - покачал он головой.

- Тебе жалко, что ли? Сам, небось, баб жарил, когда хотел! - презрительно изогнул рот Илларион.

У Лешека передернулись плечи. Он творил любовь… Он был богом, ярым богом весны и плодородия. Только они никогда не поймут, что любовь - это красиво, и чисто, и вовсе не зазорно. Они краснеют, в их глазах стыд, на мокрых губах - сладострастные улыбки, у них дрожат руки, и страх заставляет их коситься в угол, где лежит Миссаил, обещавший донести на них благочинному. Они омерзительны самим себе, и, наверное, их чувства иначе как похотью не назовешь.

Лешек лег на кровать и уткнулся лицом в подушку. Его тошнило.

- Рассказывай, а то я завтра благочинному донесу, что ты смеялся над Серапионом-столпником, - кто-то подтолкнул его в бок.

Лешек стиснул зубы - донесут, запросто донесут! А потом с теми же сладострастными, плотоядными улыбками станут смотреть, как его секут. Может, и вправду спеть им песню о любви? Чтобы они поняли, что это такое? Так ведь не поймут же!

Он рывком поднялся и сел, исподлобья оглядывая послушников, разинувших рты.

- Ну слушайте, - прошипел он.

И спел песню про Лелю. Ту самую, что сочинил, когда впервые ее увидел. О прекрасном белом цветке. Он пел негромко, но в спальне все неожиданно смолкли и смотрели на него во все глаза и ловили каждое слово, даже Миссаил сел на кровати.

И когда он замолк, в другом углу вдруг раздались рыдания: плакал молоденький послушник, который из приюта бегал смотреть на женщин в Богородицкий храм.

- Ты чего? - спросил его Илларион. - Чего ревешь-то?

- Червяк я, мерзкий червяк! - всхлипнул парень. - Все у меня не как у людей! Вон красота-то какая бывает! А я все о блуде думаю… Я даже когда на Богородицу смотрю, и то о блуде думаю!

- Да ладно врать-то, - хмыкнул кто-то. - Богородица - она ж непорочная дева, она бы с тобой никогда не легла…

- Откуда ты знаешь? - вскинулся парень. - Может, и пожалела б меня! Богородица - она добрая, я ей все время молюсь. Вот просил у нее, чтобы отец Варсонофий меня с собой взял в ее храм, и он меня взял! И еще просил, чтобы у меня живот болеть перестал… ну, в общем, она мне всегда помогает.

Лытка вернулся незаметно, услышав только последние несколько фраз, перекрестился и сел на свою кровать.

- Ты не слушай их, - сказал он Лешеку, - это они от глупости своей говорят.

- Я заметил, что не от ума, - фыркнул Лешек.

- Ты не понимаешь… Усмирить плоть - это трудно, не всякий может.

Однажды после литургии Паисий ненадолго задержал Лешека в церкви, и тот вышел во двор позже остальных. Тонкий подрясник продувался насквозь, и шерстяной плащ не сильно спасал от холода, поэтому к дому послушников Лешек скорей бежал, чем шел. Дорога от зимней церкви была прямая, и он с удивлением увидел, что с десяток послушников не заходят в трапезную, а толпятся неподалеку от входа, и из-за их спин далеко разносится тонкий, срывающийся голос, преисполненный ужаса:

- Господи, прости меня! Господи, прости и помоги! Грешен, Господи, грешен, помилуй меня!