Читать книгу "Мост через бухту Золотой Рог - Эмине Севги Эздамар"

— Я хочу видеть мою дочь!

Полицейские впустили его ненадолго. Он сразу замолчал, а потом сказал тихим голосом:

— Дочь моя.

Он дал мне зубные щетки и полотенца и сказал:

— Я спасу вас, дочка.

Затем появились студенты без рук. Они собирались взрывать бомбы в знак протеста против смертного приговора, вынесенного Денизу, Юсуфу и Хюсейну, бомбы взорвались у них в руках. Они сидели рядышком на стульях и сгоняли культян псами друг у друга мух.

Когда нас с Керимом выпустили и мы вышли на улицу, там стояли отцы тех студентов, которых пытали, и в руках у них были большие ботинки.

Один отец сказал:

— Мой сын обычно носит сороковой размер, а теперь ему нужен сорок пятый. С ногами у него совсем плохо.

Слепые кормили голубей зерном, и голуби взлетали из-под наших ног. Мы шли по мосту через бухту Золотой Рог. Мы оба стали на шестнадцать килограммов легче. Дул ветер, я держалась за перила моста, Керим держался за меня. Из продуктовой лавки я позвонила родителям и сказала:

— Нас выпустили.

Когда я положила трубку, продавец сказал:

— Поправляйтесь. Мой сын тоже там был, а теперь дома.

Он дал нам два яблока. Мы сели на пароход и поехали на азиатскую сторону, к моим родителям. Пока мы ехали, я смотрела на море, и оно казалось мне старым синим ковром, который покрывает бесконечный пол. Я бросила яблоки в море, и синева зашевелилась. Дома родители в первый раз увидели Керима и поцеловали его. Отец продемонстрировал мне свою густую бороду, которую он отрастил за это время, и спросил:

— Скажи, дочь моя, я похож на Сталина?

Мать, рассказывая что-то о соседке, сказала о ней:

— Буржуйская подпевала.

Наша кинокоммуна распалась, тех, кто еще не был в армии, призвали на службу. Керим провел несколько дней в доме моих родителей, а потом перебрался к другу-поэту.

Три дня спустя отец сказал мне:

— Тебе пришло письмо из Испании.

Хорди, моя первая любовь, прислал мне книгу о художественном оформлении сцены и написал длинное письмо: «Любимая моя, мне страшно за тебя. Жива ли ты, или, быть может, тебя уже убила полиция? Я каждый день хожу в турецкое консульство, смотрю газеты, ищу твое имя». Я написала ему ответ — подобрала где-то птичье перо, окунула его в чернила и принялась писать. Внизу, на море, опять кувыркались дельфины, выпрыгивая между рыбачьими лодками. Муравьи на балконе облепили письмо Хорди, и солнце грело его слова, муравьев и мои ноги. Со стороны казалось, будто муравьи хотят все вместе перетащить слова Хорди к себе домой. Я закрыла глаза. Мимо пролетали птицы.

Птицы, летите в долины, Найдите его, Помашите ему Многотысячными крыльями, Передайте привет от меня.

Я сняла туфли. Майский ветер принес жасминовые лепестки, они набились мне в туфли. Ветер и жасмин напомнили мне о том, что я еще молодая. В то время когда я писала письмо Хорди, Дениз, Юсуф и Хюсейн писали прощальные письма своим отцам. Юсуф сказал своему адвокату: «Завтра, когда я умру, придет мой отец за моими вещами. Видишь, у меня на ногах кеды. Пусть отец не расстраивается, что я в кедах. Скалси ему, чтобы он не расстраивался. Скажи ему, что у меня были кожаные ботинки. Просто я не успел их надеть».

Они приступили к казни ночью, в 1.25, и продолжалось все это до 5.20. Военные и полицейские вывели Дениза во двор, где стояла виселица, а Юсуф, который был следующим, должен был ждать своей очереди на стуле у окна, откуда ему было видно, как вешают Дениза. Потом пришлось Хюсейну смотреть из этого окна, как вешают Юсуфа. Когда они повесили Дениза и его тело уже болталось на виселице, военные услышали какой-то шум, они сразу схватились за автоматы, но это был всего-навсего голубь, который хлопал крыльями, пролетая над тюремным двором. Отец Юсуфа увидел у сына, лежавшего в гробу, след от петли на шее, и три месяца спустя у него самого на этом месте образовалась злокачественная опухоль. Военные не разрешили похоронить все троих вместе, а имамы отказались совершить над ними погребальный обряд.

На следующий день люди на корабле сидели, держа газеты на коленях, никто не читал. Большие черные буквы. Одно-единственное слово: «Asildilar» («Повешены»), Какой-то крестьянин, не умевший читать, держал газету вверх ногами и плакал, и слезы застревали у него в бороде. Какая-то чайка влетела на пароход и ударилась со всего размаху о стенку. По мосту через бухту Золотой Рог шли матери, они тихо шли, не поднимая глаз. Они ничего не говорили, но я слышала их голоса.

«Когда теряешь детей, то сначала надеешься их найти. Когда же ты видишь, что твой ребенок уже не вернется, ты встаешь каждый день как на смерть. Жизнь продолжается. Мы готовим обед, гладим, они растерзали наши тела. Они такие юные, такие молодые, с такими тонкими шеями, как у новорожденных животных. О чем думает ребенок? Он думает, что рай — вот он, близко, ад — далеко. Теперь же жизнь превратилась в несколько строчек на помятой бумажке в портфеле чиновника, оформляющего документы. Тусклые лампочки в тюрьмах, клопы, генералы, ржавые кровати. Перед генералами или за ними люди в штатском, в руках у них аккуратно сложенные города. Вот откуда эти шаги по ночам, переходящие от дома к дому. Луна, мокрые стволы автоматов. И тела их заматываются в черные чувства. Месть под подушками. Гомоняще-гудящее жужжание голосов в ушах, пароходы, перегруженные печалью. Его губы целовали во сне спящие девушки. Как можно отправить на виселицу юношу, живущего в стольких девичьих снах, как можно выбить у него из-под ног эти сны и мечты. Двери, двери, двери. Закрытые окна. Облака закутывают море. Редкие мокрые тени на берегу. Холод. Не смотри на его смерть. У него есть глаза, у него есть руки, его руки еще охвачены предсмертным ужасом. Пот. Сыновья, не уходите, останьтесь. Замети темноту во тьму. Плачьте. Они пели свои песни и теперь ушли. С этим миром они не свыклись. Сегодня тут, завтра нет. Глаза опустили ресницы. Рыба покоится на поверхности моря. ЧЕЛОВЕК ИДЕТ. Ребенок умирает, женщина плачет, кошка бежит вдоль дома, запах дерева, улиц, апельсинов, облаков из холста, запах пахнущих мылом, плохо вытертых детей, птиц, пересчитывающих от бедности свои перья. Ножницами, которыми можно отстричь страх. Сон, живущий в зрачках. Город, молчи. Слушай нашу песню. Мы давно уже живем вместе с умершими, оставшимися без могил. Посмотрите на наши груди, на наши руки. Мы хотим получить назад наших детей живыми. Вы забрали их живыми. Пуще всех старались большие мужчины, элита, конники, они наклонялись вниз и, не сходя со своих коней, собирали наших детей. Тогда наши дети еще выглядели так, будто хотят весне отдать свои краски. Бешенство плевало в лица наших ветвей, наших деревьев. Бешенству плевать на любовь матерей. У наших детей еще молоко на губах не обсохло. Сладкое молоко. Все дети видели это молоко. Все хотели к ним, потому что они пахли этим сладким молоком. Вы погребли наших детей в птичьем клюве, который не думал никогда, что ему придется молчать. Они идут на ветру, идут. Куда? Горы как пестрая шерсть, растрепанная чьими-то руками. Солнце сложилось. Темная сложенная тряпка. Звезды протягивают им руки. Море горит. Дождь не приходит на помощь, зато облака. Беременные женщины смотрят, закрыв рот руками, как дети выходят из их животов. Подобно их безгрешным делам, они падают вниз легкими перышками. Молоко, что пили они из груди, вытекало обратно у них из ноздрей. Отчего наши дети приходят к нам только во снах? Вот стоим мы тут, на мосту через бухту Золотой Рог. И эти глаза видели на этом слепом свете судный день».