Читать книгу "Эхо - Пэм Муньос Райан"

Фридрих, улыбаясь, хлопнул отца по плечу.

— Я запомню!

На сцене в несколько рядов стояли полукругом стулья для музыкантов. Слева замер на страже рояль.

Отец сжал руку Фридриха:

— Трудно поверить, что мы здесь. Кажется, еще вчера мы были в Троссингене. Жаль только…

— Я понимаю, отец, — прошептал Фридрих. — Мне тоже ее очень не хватает.

Отец все еще надеялся когда-нибудь снова увидеть Элизабет. Он по-прежнему посылал ей письма, чтобы она не забыла его голос. И во время войны, когда она работала медсестрой и даже лечила вражеских солдат в лагере для военнопленных. И в последующие годы, когда она работала в детской больнице в Восточном Берлине.

Фридрих тоже ей писал, особенно когда появилась возможность переехать в Америку. Он уговаривал сестру начать новую жизнь в новой стране вместе с ним, отцом и дядей Гюнтером. Она отказалась. Объяснила, что нашла свое истинное призвание. И все-таки Фридрих тоже продолжал надеяться, что когда-нибудь, как и его храбрый воображаемый друг Гензель, приведет сестру домой к отцу. И тогда они снова все будут вместе.

Фридрих часто задумывался, что бы с ними стало, если бы Элизабет не прислала тогда рейхсмарки, чтобы выкупить отца. Правду сказал отец — словно и не прошло восемнадцати лет с того дня, когда он ехал на поезде в Дахау.

* * *

Локомотив уже разводил пары.

Фридрих услышал вальс из балета Чайковского «Спящая красавица» и начал дирижировать. Это разозлило обоих штурмовиков — Эйфеля и Фабера. Они попробовали вывести Фридриха из вагона, обзывая полоумным и грозясь посадить его под замок, и тут раздался пронзительный гудок паровоза.

Поезд дернулся и стал набирать ход. Эйфель и Фабер, оттолкнув Фридриха, бросились к дверям и успели выскочить на платформу, а поезд под перестук колес помчался дальше.

Дядя Гюнтер правильно говорил — под Рождество многие куда-нибудь ехали, поезда ходили переполненные. Пассажиры, нагруженные пакетами и свертками, были заняты своими праздничными хлопотами, им и дела не было до застенчивого мальчишки, который ехал в Дахау, сжимая в руках сумку, где лежало отцовское будущее.

Комендант выслушал просьбу Фридриха, внимательно осмотрел коробку с печеньем, принял подношение и велел привести отца.

Фридрих старался не показывать своего ужаса. За месяц с небольшим отец из энергичного, крепкого человека превратился в развалину. Он приволакивал ногу и, кажется, плохо понимал, что вокруг него происходит.

Фридрих вывел его из лагеря. Сперва они шли пешком, то и дело останавливаясь передохнуть. На первой же ферме Фридрих одолжил двухколесную тележку и дотащил отца в Мюнхен, к доктору — другу дяди Гюнтера.

Несколько недель прошло, пока отец поправился настолько, чтобы начать путешествие в Швейцарию. Отец не хотел говорить о том, что было с ним в лагере, утверждая, что с другими обходились намного хуже. Со слезами на глазах он твердил, что ему еще повезло. В конце концов Фридрих перестал спрашивать.

В Берне их встретил дядя Гюнтер. Они с Фридрихом нанялись на швейцарскую шоколадную фабрику. Отец давал уроки игры на виолончели. Со временем Фридрих поступил в Бернскую консерваторию.

Так оно и шло, одно за другим.

Удивительно, что в такой знаменательный вечер, в одном из знаменитейших концертных залов мира Фридрих мысленно все время возвращался в прошлое, к истокам. Каким-то чудом отец и дядя все еще были рядом с ним, здоровые и невредимые. И Фридрих думал не о предстоящем концерте, а о счастливых детских воспоминаниях — о пятничных музыкальных вечерах, когда Элизабет садилась за пианино, дядя Гюнтер брал свой аккордеон, отец — виолончель, а Фридрих — губную гармонику и веселым звукам польки аккомпанировала кукушка из старинных часов в прихожей.

На сцену один за другим начали выходить музыканты.

Одетые в черное, они занимали места, поправляли пюпитры и перелистывали ноты. Духовые инструменты пробегали вверх и вниз по октаве, разогреваясь. Мурлыкали и мяукали скрипки.

Фридрих встал:

— Мне пора!

Улыбнувшись отцу и дяде Гюнтеру, он зашагал к боковой двери на сцену. Уже взявшись за ручку двери, он оглянулся. Отец и дядя Гюнтер казались совсем крошечными посреди целого поля красных бархатных кресел. Отец сидел очень прямо, изучая программку. Фридрих издалека ощущал, как он горд.

Капельдинеры открыли двери в фойе, и зрительный зал начал заполняться людьми.

Фридрих заторопился в кулисы. Остановившись за сценой, он прислонился к стене, закрыл глаза и сосредоточился на концерте — «Музыка театра и кино». Фридрих улыбнулся: американцы обожают мюзиклы и кинофильмы, и, сказать по правде, Фридрих тоже их любил.

Он мысленно повторил программу вечера. Первая половина посвящалась Джорджу и Айре Гершвинам, начиная с подборки «Порги и Бесс. Симфонический портрет» — основные арии известной оперы в аранжировке Роберта Рассела Беннета. Фридриху очень понравилась аранжировка в классическом духе. Далее следовала «Рапсодия в стиле блюз», где соло на рояле исполнял специально приглашенный пианист. После перерыва — сюита из мюзикла «Юг Тихого океана» на музыку Роджерса и слова Хаммерстайна. Самая популярная на сегодня музыкальная постановка на Бродвее, билетов на нее не достать. Баритон Роберт Меррилл исполнит несколько песен из мюзикла и в завершение «Волшебный вечер». Говорят, в зрительном зале будут композитор и автор либретто, Ричард Роджерс и Оскар Хаммерстайн, друзья Роберта Меррилла.

Фридрих закрыл глаза. Его руки взметнулись, будто дирижируя увертюрой. На миг он застыл, огляделся по сторонам и начал сначала, невольно вспоминая, как его дразнили в школе за то, что он дирижировал воображаемым оркестром. А здесь все голоса стремились слиться в один. Все здесь говорили на одном языке, каждый шел к этому вечеру своей дорогой, у каждого за плечами были своя история, много работы и огромная любовь к музыке. Здесь Фридриху ничего не грозило.

Помощник режиссера подал ему знак: музыканты заняли свои места.

Концертмейстер взял на скрипке ноту «ля». Скрипки на сцене отозвались негромко. Виолончели и контрабасы загудели в унисон. По залу поплыли аккорды — музыканты настраивали инструменты. Подал голос гобой, другие деревянные духовые подхватили.

Фридрих нашел взглядом новую флейтистку. На репетициях она немного нервничала, поэтому Фридрих нашел время поговорить с ней отдельно. Она была совсем молоденькая, но необыкновенно талантливая. В ее игре была какая-то страстная целеустремленность. Фридрих не смог бы определить эту особенность словами, но он ее понимал. Эта жажда охватить музыку и в то же время подчиниться ей напоминала ему себя самого.

Постепенно звуки стихли, и наступила тишина.

В зрительном зале погасили свет. Раздались аплодисменты.

Помощник режиссера махнул рукой Фридриху.

Фридрих уже давно перестал волноваться по поводу родимого пятна и даже отказывался от сценического грима, который предлагали использовать некоторые режиссеры. И все же он на несколько секунд замер в кулисе, не решаясь и в то же время стремясь выйти на сцену. Каждое выступление перед публикой — путешествие в неведомое. Он прошептал слова, которые всегда повторял на удачу, прежде чем взойти на дирижерское возвышение. Эти же слова он шепнул своей гармонике, когда протер ее тряпочкой и отправил в широкий мир. «Gute Reise». Счастливого пути!