Читать книгу "Тогда ты услышал - Криста фон Бернут"

Глаза этой женщины. Острые как иглы, и глубокие, как колодцы, опасные, как… Подходящее сравнение в голову не приходит. Древние глаза, легко уязвимые и злые одновременно.

— Дрянь какая-то, если вам интересно мое мнение, — сказал Фишер.

Они сидят в любимой пиццерии Бергхаммера на Гетештрассе. Бергхаммер пригласил их, но не праздновать.

— Это не она, — сказал Кригер. Он выглядит озабоченным.

— Она говорит, что она, — возразила Мона. — Она знает то, что может знать только убийца.

— Подумаешь! Она сказала, что закрыла глаза Штайеру и Шаки. Хорошо. Но это может утверждать кто угодно, — заявил Фишер. Голос его прозвучал глухо.

— Она знает все. До мельчайших подробностей.

— Неправда. Она знает то, что было написано в газетах, а остальное просто додумала и, оказалось, угадала. Но кое-что не совпадает.

— А зачем ей признаваться, если это была не она?

— Черт ее знает. Есть же тщеславные люди…

— Женщины так не поступают. Женщина не пойдет на такое.

— Кошмар, снова за старое!

— Прекратите, — сказал Бергхаммер. Он ковырялся в салате. — Все не так, — продолжил он, наконец, и обвел их взглядом. — Это не она. Она не способна сделать такое. Вы только посмотрите на нее! Знает она то, что может знать только убийца, или это не так, до всего можно додуматься. Просто все иначе. Не тот рост, не та сила… Ничего…

Но Мона не согласна. Она видела, на что способна мать во время таких фаз. Однажды она подняла тяжелый дубовый стол на шестерых человек и пошла с ним прямо на Мону, как будто он был картонным. Мать, рост которой был сто шестьдесят четыре сантиметра, и весила она не более пятидесяти килограммов.

Но она сказала:

— Не такая уж она и маленькая.

Бергхаммер покачал головой и глотнул пива.

— Все иначе, — повторил он.

— Но она это сказала! Она признала себя виновной, однозначно!

— Послушай, Мона, — начал Бергхаммер, — может быть, она хотела это сделать. А потом это сделал кто-то другой. Взял, так сказать, на себя ее работу. Конечно, она думает, что виновата. А что, если у нее мания величия? Она думает, что всесильна, потому что исполнилось ее страстное желание, ну, что-то в этом роде, — подытожил он. — Мы еще попросим психолога поговорить с ней.

— Но…

— Мы еще раз все проверим, процесс совершения преступления и так далее. Дважды, трижды — сколько захочешь. Но я тебе и сейчас могу сказать, что это была не она.

— А кто же тогда?

Молчание. Фишер склонился над пиццей «Капричиозо», а Кригер уставился на свое отражение в окне. Перед ним стоял нетронутый салат из помидоров.

— Если это была не она, — невозмутимо сказала Мона, — мы можем начинать сначала.

— Нет, если она кого-то прикрывает, — возразил Фишер.

— На этот вопрос она вообще никак не отреагировала.

— Конечно нет. Если она кого-то прикрывает, то не захочет, чтобы об этом узнали. Поэтому она не отреагировала. Логично.

В этот момент Мона готова была растерзать Фишера, этого женоненавистника с наглой манерой не принимать ее доводы, пренебрежительно относившегося ко всем и каждому.

— Тебе нравится быть дежурным лохом, а?

Мужчины уставились на нее, Фишер не донес вилку до рта.

— Ну-ну! — Бергхаммер хмыкнул. — Получил, Ганс? Хорошая подача, Мона. — Он попытался превратить все в шутку, но Мона и Фишер не обратили на его слова внимания.

— Некомпетентность иногда очень сильно раздражает меня, — тихо сказал Фишер.

— Н-да, Ганс, тогда я на твоем месте в дальнейшем поднапрягся бы. Компетентность приходит с опытом.

Кригер моментально доел салат, как будто ему за это заплатили. Вот таким он был всегда. Стычки между коллегами он игнорировал в принципе, потому что не знал, как быть с этой мистической штукой, которую называют «человеческим фактором».

Фишер, плотно сжав губы, ковырялся в пицце. Он больше ничего не сказал, потому что знал: еще чуть-чуть — и он выскажет все, что думает.

— Не пора ли нам идти? — вдруг спросил Бергхаммер.

Половина десятого вечера. Последнюю неделю они еще ни разу не освобождались так рано.

— Еще не поздно, — не согласился Фишер. — Мы можем еще раз пройтись по всему, посмотреть показания…

— Мы идем по домам, — сказал Бергхаммер. — Встретимся завтра в семь в офисе. Нам всем нужно отдохнуть.

Мона слушала вполуха. Пиво, которое она выпила слишком быстро, урчало в животе. Внезапно у нее возникло чувство, что она где-то далеко отсюда.

Фелицитас Гербер. Они что-то пропустили, что-то, доказывающее, что она — убийца. Потому что все это совершила именно она.

Мона сидела одна в одиннадцатом отделении. Дверь в коридор была открыта, и каждый раз, когда она поднимала взгляд от бумаг, через открытую дверь она видела выкрашенную в зеленый цвет стену. Цвет отвратительный, зато практичный — не маркий. «Видеть сигналы, слышать крики о помощи» — плакат, призывающий не игнорировать жестокое обращение с детьми, висит на доске объявлений уже целую вечность. Мона уставилась на плакат. Тогда никто не хотел видеть никаких ее сигналов, слышать ее криков о помощи. Сейчас все иначе, сегодня дети с такими проблемами, какие были у нее, уже не так одиноки. Могут рассчитывать на помощь, поддержку.

Перед Моной — стопка папок. Всего одиннадцать. Там лежат длинные протоколы свидетельских показаний, фотографии трупов, результаты вскрытий. Она просмотрит все еще раз, а заодно и показания Фелицитас Гербер. Она просто уверена, что пропустила что-то в этой груде материала. Такое часто бывает, не нужно себя упрекать. Она взяла наугад одну из папок. Там, кроме всего прочего, находится протокол, написанный ею по памяти после разговора с бывшим преподавателем Иссинга Альфонсом Корнмюллером, которого ученики называли Ницше.

Он знает то, что, возможно, не знает больше никто. Но этого из него ни за что не вытащить. Тайна закрыта в его больном мозгу, как в самом надежном сейфе, ключ от которого потерян. И тем не менее Мона углубилась в свои записи.

Роберт Амондсен доверил Ницше какую-то тайну, такую страшную, что старик оттолкнул любимого ученика, а потом вообще оставил работу в школе. Скорее всего, Роберт Амондсен рассказал ему о сексуальных оргиях в Португалии — хорошо, об этом они знают достаточно.

Вопрос в том, только это ли тогда произошло. Или Ницше узнал о чем-то еще?

Берит лежала на постели Стробо и ждала его. Она была удивлена, потому что уже начало двенадцатого, а он все не появлялся. Она специально пришла из своей комнаты, чтобы удивить его, она знала, что Стробо сейчас живет в комнате один.

Через пять минут она, обеспокоенная, встала. Берит повернула лампочку на ночном столике, чтобы она освещала не только кровать, но и всю комнату. Зажечь больше света она не решилась, ведь уже был отбой, и иногда преподаватели делали обход, чтобы проверить, все ли выключили в комнатах свет. Берит на цыпочках подошла к письменному столу Стробо, практически пустому: только пауэрбук, две ручки на черной подставке, выглядящей так, как будто она сделана из мрамора, скотч на подставке из того же материала, калькулятор. Все очень аккуратно разложено. Берит села за стол и провела указательным пальцем по деревянной поверхности.