Читать книгу "Призраки и художники - Антония Байетт"

Он возвратился и вяло взял в руки ножницы.

— Сколько хотите снять? — спросил он небрежно. — Концы-то как посеклись! Волосы портятся. Велел же вам их подкармливать, пока меня не будет.

— Много не снимайте, я хочу выглядеть поестественней…

— Я обсудил с подругой. И принял решение. К жене не вернусь. Больше не могу все это выносить.

— Она очень сердится?

— Вообще распустилась. И в этом ее ошибка. Она махнула на себя рукой. Ноги толстые — вот тут, на щиколотках, раздулись, — аж над туфлями нависают. Отвратительно. Видеть не могу.

— Так бывает. Вода плохо из организма выводится…

Вниз, на свои щиколотки, она не смотрела. Он взялся за короткие волосы у самой шеи.

— Люсьен, — взмолилась пухлая девушка, — помогите мне с перманентом! Что-то у меня не получается.

— Ты давай поосторожнее, — сказал Люсьен, — а то мадам позеленеет и задымится. Нам только этого не хватало! Иди-ка сюда, достриги даму — вы же не возражаете, дорогая? Дейдра с вашими волосами справится, как никто, и она очень тактична, я ее сам обучал, а я уж посмотрю на этот перманент. Мы как раз испытываем новый уникальный метод, проблемы уже были, не хотелось бы новых…

Дейдра ужасно старалась ее разговорить, но Сюзанна молчала. Тоненький тревожный голосок девушки долетал откуда-то издалека: "А дети у вас есть? А до дому вам далеко? Идти или ехать? Вам нравится построже? Сделать с начесом?…" Сюзанна сидела как каменная и думала о щиколотках Люсьеновой жены. Она должна была, просто обязана была посочувствовать этой неизвестной несчастной женщине, поскольку ее собственные щиколотки тоже разбухли и терлись о край обуви. С внезапной ясностью она вспомнила день, когда она — еще Сюзи, а не Сюзанна — весь день напролет занималась любовью с итальянским студентом на курсе в Перудже. Она вспомнила свои маленькие, округлые розовые груди, свои длинные ноги, раскинутые на ширину узкой односпальной кровати, жар, пот, его плечи и как они стукнулись лбами, пытаясь слиться в одно целое. И вот они достигли такой точки, такой любви, когда ни один из них уже не мог двинуться, они попытались встать, чтобы сходить за водой, поскольку оба умирали от жажды: простыни были мокры от пота, во рту пересохло, но, приподнявшись, они снова рухнули на кровать, тело к телу, кожа к коже. Да кому сейчас есть до этого дело? В ней вскипела обида за женщину с толстыми щиколотками, красная ярость волной поднялась от ног — через грудь, через шею, ударила в лицо, которое, должно быть, вспыхнуло, как красный флаг, но разве поймешь в этом ненормальном жестоком сером свете? Дейдра начесывала завитки, вытягивая их вверх до последнего волоска. Кто бы мог подумать, что у старухи так много волос? Сардельки и раковины улиток, грозди винограда и петли, петли… Она различала картинку смутно, потому что красная волна нахлынула до самых глаз и застлала их красной пеленой, но она узнавала все, что видела. Японцы говорят, что демоны иного мира добираются до нас сквозь зеркала, как рыбы сквозь воду, и как раз сейчас к ней плыл толстый демон с выпученными глазами и развевающимися плавниками, увенчанный короной-пирамидой, короной-змеей, ее собственная мать во плоти, со свежей укладкой, во всей своей нелепой ирреальности.

— Ну вот, — сказала Дейдра. — Отлично вышло. Сейчас принесу еще зеркало, сзади посмотрите.

— Ничего отличного, — сказала Сюзанна. — Отвратительно.

В салоне повисла тишина. Дейдра в ужасе взглянула на Люсьена.

— Мадам, девочка сделала куда лучше, чем я, — сказал он. — Придала волосам объем. Именно это сейчас и требуется, очень модно. Вы действительно шикарно выглядите.

— Это ужасно, — сказала Сюзанна. — Я похожа на старуху с укладкой.

Она увидела, как все переглянулись, подтверждая друг другу, что такая она и есть.

— Неестественно, — проговорила она.

— Сейчас Дейдра уберет начесик, — сказал Люсьен.

Сюзанна подняла бутылку с гелем, полную. И со всего размаху шарахнула ею о серую стеклянную полку; раздался треск. Как загипнотизированная смотрела она на трещину, жирно умащенную гелем.

— Не трогайте меня! Верните мои настоящие волосы! — закричала Сюзанна и ударила еще сильнее, разбив разом и полку, и бутылку.

— Дражайшая мадам, — начал Люсьен приторным увещевательным голосом.

Она видела сразу несколько Люсьенов, и все они на нее надвигались, отражаясь в зеркалах от стены до стены: целая когорта стройных фехтовальщиков в обтягивающих брюках размахивала блестящими ножницами, словно шпагами.

— Не подходите! — выкрикнула она. — Замрите. Ни шагу вперед.

— Успокойтесь, — сказал Люсьен.

Сюзанна захватила маленькую цилиндрическую баночку и запустила в одного из Люсьенов. Банка разбилась, точно бомба, с ласкающим слух грохотом, по зеркалу разбежалась паутина трещин, и оно со звоном рассыпалось на кучу хрустальных самородков. Перед Сюзанной стоял целый строй таких баночек-бомб. И она принялась метать их во всех направлениях. Трещины зазмеились по всем зеркалам. Одни стонали тихонько и сипло, другие — мгновенно разлетались осколками. Раскрутив над головой коробку со шпильками, она запулила ею в зеркало — этакий начиненный железяками разрывной снаряд. Она вырывала фены из розеток, она заливала душистой пеной фотографии панкующих девиц с красно-медными волосами. Колотила щетками по раковинам и запустила тарахтеть тележку, а та, опасно раскачиваясь и роняя по дороге комки ваты и звонкие гирлянды зажимов и заколок, сбила с ног молодого китайца, который — единственный из присутствующих, — похоже, не замер, где стоял. Идиотскую тарахтящую музычку она заткнула с одного прицельного броска: в магнитофон полетел псевдоантичный гипсовый горшок с "Эмульсией юности", омолаживающая жидкость тихой струйкой слилась в кассету, и та крутилась все медленнее и наконец замерла в густеющей жиже цвета кровь-с-молоком.

Когда она закончила — а она не закончила, пока не иссякли все ресурсы, всё, что годилось, чтобы швырнуть, она не могла остановиться, потому что уже боялась того, что неминуемо произойдет, когда она закончит, — в салоне наступила полная тишина. Люди молчали, слышны были только странные, резкие звуки, и они неслись отовсюду. Миска покачивалась на стеклянной полке. Ножницы дергались-танцевали на крюке с замирающей амплитудой. Время от времени, неравномерно, отваливались кусочки зеркал — словно звонкие градины, они падали на полки и на пол. Шорох шпилек. Скрежет треснутых стекол. Капли крови с ее собственных рук. Люсьен подошел — хрустя подошвами по сверкающему, усыпанному осколками полу — и промокнул ее руки полотенцем. Ему тоже перепало: пятна крови на рубашке, алый мазок во весь лоб, но ничего опасного. Они остались на внезапно опустевшем поле брани, среди блестящих осколков, душистых ручьев и венозно-синих и пурпурных лужиц от растекшихся мазей, среди пузырей бурой пены и нестерпимо ярких пятен пролитой оранжевой хны, кобальта и меди.

— Я, пожалуй, пойду… — Словно слепая, она выставила вперед кровоточащие руки и сделала шаг к двери, так и не сняв темно-бордовую бесформенную накидку.