Читать книгу "Храброе сердце Ирены Сендлер - Джек Майер"

* * *

В штабе гестапо на Шуха, 25, ее отправили в трамвай, камеру предварительного заключения, в которой, кроме нее, в ожидании вызова на допрос уже находились несколько женщин и мужчин. Воняло рвотой и мочой. Разговоры между арестованными были строго запрещены. На стенах – нацарапанные надписи:

Я ничего им не сказал!

Мама, я люблю тебя. Зофья В.

Выкрикнули ее имя. На пороге камеры ее схватили за руки и втолкнули в мрачную комнату без окон, где стоял только темный деревянный стол со стулом и скамейка. Через мгновение в нее вошел высокий, подтянутый офицер средних лет в отутюженной эсэсовской форме. Он сел за стол, открыл папку с делом и начал читать, вроде бы не обращая внимания на стоящую перед ним Ирену.

– Пожалуйста, садитесь, – наконец сказал он на вполне приличном польском, в котором, однако, слышался немецкий акцент. – Ни вам, ни мне находиться здесь совсем не хочется, но в этом есть необходимость.

Он отлистал документы в папке к началу.

– Рано или поздно мы все равно все узнаем, – почти добрым голосом проговорил он, – так что просто расскажите мне все, что знаете о Жеготе, и вы свободны. Поверьте, так будет лучше… и для вас, и для вашей больной мамы.

Ирена начала рассказывать заранее подготовленную историю:

– Я простой социальный работник. Может, я и допускала какие-нибудь нарушения от излишнего желания помочь своим подопечным, но ни в какой вредительской деятельности я не участвовала. Я никогда в жизни…

– Пани Сендлер, прекратим этот маскарад, ладно? Жегота. Имена и адреса. Больше нам от вас ничего не нужно.

Он дал Ирене папку с несколькими подписанными доносами и признаниями, касающимися спасенных из гетто детей. Во всех документах ее имя было подчеркнуто черными чернилами. С первой же страницы Ирене стало ясно, кто ее предал. Одной из явок Ирены была прачечная на Брацкой улице. Владелицу прачечной арестовали по совершенно другому делу. Было ясно, что под пытками она назвала несколько имен, среди которых было и имя Ирены, и рассказала о некоей «тайной организации». И все же название Жегота нигде не фигурировало. К протоколу допроса была пришпилена справка с датой ее казни.

– Кто эти люди, пани Сендлер? Откуда поступают деньги?

Чтобы унять панику и дать себе время подумать, Ирена притворилась, что внимательно вчитывается в каждую страницу дела.

Никто, кроме них, с Ягой не знал, где спрятаны списки. Если эта тайна будет раскрыта, погибнут дети и приютившие их поляки. Что стоит ее жизнь в сравнении с жизнями нескольких тысяч? Ни в одном документе не говорилось, что она руководитель детского отдела Жеготы, и это давало надежду, что немец по сути не знает, кого допрашивает. Она заставила себя забыть о его вежливости и видеть в нем обычного шмальцовника, понимать, что у него нет улик и что он просто пытается принудить ее бояться собственного страха.

– Я расскажу вам все, что знаю… – Ирена постаралась притвориться беспечной, безнадежно глупой пустышкой. – Но я знаю не так-то много. Я просто обычный социальный работник, у меня больна мама, и на ее лечение у меня уходит вся жизнь. Откуда мне взять время на всякие безобразия?

– Мы знаем, что вы всего лишь посредник. Возможно, эти преступники просто использовали вас. Вам же будет лучше, если вы все нам сейчас же расскажете. Тогда вы сможете вернуться домой к маме. Вы ей очень нужны.

Он вручил ей лист бумаги с машинописным текстом.

– Посмотрите-ка этот список. Знаете кого-нибудь из этих людей?

Ирена читала бумагу, с ужасом понимая, сколько известно гестапо о Жеготе. Рядом с ее именем стояла пометка «заговорщик», но без подробностей. В списке был и Стефан, и другие члены подполья. Имена руководителей Жеготы Юлиана Гробельного и Зофьи Коссак стояли первыми.

– Если наша беседа закончится ничем, в Павяке вас будут допрашивать с большим пристрастием. И следующий дознаватель может оказаться не таким добрым, как я.

– Но я же не могу сказать вам ничего, кроме правды, – сказала она.

– Пани Сендлер, больше вам таких сговорчивых людей, как я, не встретится, – в последний раз предупредил он и добавил: – Arpes moi, le deluge[99].

По завершении допроса охранники повезли Ирену и еще десять арестантов в Павяк. Разговоры были запрещены. Одного мужчину в бессознательном состоянии бросили прямо на пол фургона, из его разбитой головы сочилась кровь, а лицо распухло от побоев так, что даже не открывались глаза. Когда они проехали через то место, где когда-то был блокпост на Лешно, уже стемнело. Немцы уничтожили на территории гетто практически все, кроме расположенного в северном конце мрачного замка тюрьмы Павяк. Фургон подпрыгивал на кирпичах и мусоре, покрывавшем мостовую этого некогда главного бульвара гетто. Даже в темноте Ирена узнавала выжженные коробки домов, куда когда-то ходила к своим подопечным, театр «Фемина», больницу на углу Лешно и Желязной. Когда они подъехали к воротам Павяка, Ирена подумала, как странно возвращаться в гетто уже не спасительницей, а заключенной. Каждый день она изводила себя мыслями о том, как мало успела сделать, и теперь ей придется заплатить за это жизнью. Грузовик остановился у освещенных мощными прожекторами и укутанных колючей проволокой тюремных ворот, в островке яркого света среди мрачных развалин. Мужская тюрьма, длинное четырехэтажное кирпичное здание с черепичной крышей, примыкало к прачечной и казармам охраны. Мужской корпус от «Сербии» (так называли женскую тюрьму) отделял центральный двор, где часто расстреливали заключенных.

Ирене выдали серую арестантскую униформу с черными полосками. Завтра же она должна была выйти на работу в тюремной прачечной. Надзирательница провела ее через полутемный коридор в камеру номер 23 к семи другим женщинам. В тесном помещении размером 3 на 4 метра не было окон и стояли всего две кровати. Кажущиеся в почти полной темноте призрачными тенями женщины неохотно потеснились, чтобы освободить для Ирены немного места. На кровати ложились по очереди, по двое, «валетиком». Остальные четверо в это время сидели на полу. Перепуганная Ирена не спала уже почти двое суток. Она погрузилась в неспокойную дрему, но каждый час просыпалась под далекий звук церковного колокола и осознавала, что весь этот кошмар – не сон, а реальность.

Познакомилась она с сокамерницами только утром. Больше всего Иреной заинтересовалась самая старшая из семи арестанток, Бася, добрая и приветливая женщина в возрасте Ирениной матери. В следующий вечер они допоздна разговаривали, вспоминая довоенную жизнь.

– Я о вас слышала, – сказала Бася. – Вы спасали еврейских детей.

Первой реакцией Ирены на эти слова был страх. Ведь и Бася, и любая из остальных соседок по камере вполне может быть информатором. По сведениям Жеготы, такие подсадные были в каждой камере Павяка. На второй день Ирену отвели на допрос к плотному немцу в круглых очках с черной оправой. Этот по-польски не говорил и вел допросы через переводчика. Он ходил в наполовину расстегнутом кителе, с трехдневной щетиной на лице, и дышал перегаром.