Читать книгу "Третий ключ - Татьяна Корсакова"

Он рассказывал, торопливо, путаясь в прошлом и настоящем, превозмогая с каждой секундой усиливающуюся боль. Он даже успел попросить прощения. А потом на его протянутую, точно за милостыней, ладонь опустился мотылек, и в черной пучине раскаяния вдруг забрезжил тоненький лучик надежды на прощение...

Дневник графа Полонского

30 августа 1916 года

Нынче ночью ко мне приходила Ульяна. Думал, сгинула старая карга, надеялся, что никогда ее более не увижу, а как увидел, так обрадовался, точно родной. Видать, с ума схожу...

– Ну, здравствуй, барин. – Голос у Ульяны сиплый, точно воронье карканье. Да и сама она похожа на старую ворону – скособоченная, в рваном черном тряпье. Угнездилась в моем любимом кресле, лапы скрюченные на стол положила, косится блестящим глазом. – Тяжело тебе, барин, без Оленьки-то?

– Зачем пришла? – Силюсь подняться с кровати, да не могу, тело будто чугуном налилось.

– Что, барин, страшно небось недвижимым остаться? – Ульяна трясется от смеха.

Мне не страшно. После того что я сотворил, ничего не боюсь. Что мне прижизненные муки, когда там, за последней чертой, меня ждет кара, несравнимо более тяжкая!

– Вижу, что не страшно. – Ульяна уже не в кресле, а на моей кровати. Вглядывается в лицо, качает головой. – Что ж ты за ирод-то такой? Я ж все правильно делала, уже почти помогла Ольге, а ты встрял...

– Помогла! – Боль привычно пронзает сердце, а в глазах делается темно. – Это из-за зелий твоих она сумасшедшей сделалась! – говорить тяжко, но говорю, с мясом вырываю из горла обвинительные слова. – Она же Настеньку с Лизой...

– Не она. – Ведьма проводит по моей щеке желтым, на птичий коготь похожим ногтем. Боли не ощущаю, но зверь, что поселился во мне, сыто урчит от запаха крови. – Я тебе, барин, сейчас сказочку расскажу, а ты послушай.

Не хочу слушать! Заткнул бы уши, да сил нет.

– Слушай, слушай. – Ведьмин голос шелестит опавшей листвой. – Я Оленьку не зельем отпаивала, а водой прудовой. Мертвой водой. Ты знаешь, что мертвой душе только мертвая вода нужна? Не знаешь, ну да ладно... Поначалу я кошек да собак в пруду топила, но оттого вода ненадолго мертвой делалась. С девочками дело лучше пошло. Сам видел, поздоровела твоя жена, похорошела!

– Ведьма... – хочу крикнуть, а выходит только жалкое сипение.

– Правда твоя, барин, ведьма и есть. Да только знаешь что? Я за свою девочку сама была готова костьми лечь.

– Так что ж не легла?! Зачем же души неповинные загубила?!

– А потому не легла, что чужая я Ольге, тут родная кровь нужна, горячая...

– И ты дочек моих... – не могу ни говорить, ни видеть, во рту горько и солоно от слез.

– Я дочек, а ты Ольгу! – Ведьма нависает черной тенью, сквозь пелену слез вижу только угольями горящие глаза. – Моя вина, не досмотрела. Не должна была она того увидеть, да вот увидала. А ты, барин, за чужие прегрешения ее живой в землю зарыл, душу светлую в полон взял, в болванку железную запихнул...

– Уходи!

– Уйду, мне недолго уже осталось землю топтать. Ольга меня к себе зовет. – Ведьма уже в дверях, скалит беззубый рот, скребет когтями стену. – А ты ее слышишь?

Слышу... Самому себе страшно в том признаваться, но каждую ночь мне ее голос чудится, а статуя на меня будто смотрит.

– Пора мне, барин. Пришло мое время за грехи расплачиваться. А ты живи! Нынче жизнь для тебя – самая страшная кара...

...Ульяну нашли утром в парке – лежала, скрючившись, у Оленькиных ног. Заглянул в мертвые ведьмины глаза и увидел в них счастье. Неужто простила ее Оленька? Ее простила, а меня как же?

Бронзовая Оленькина кожа холодная, а по щеке катится слезинка. Хочу, как Ульяна, верным псом у любимых ног, да не дозволено мне, видать, умереть.

Ключ от мертвого Оленькиного сердца пудовой гирей оттягивает шею. Знаю, о чем она просит...

...Ночь яркая из-за падающих в пруд звезд. Не загадываю желание, потому как знаю – не исполнится. Первыми оживают девочки, склоняются друг к другу головками, шепчутся, смеются. Оленька оборачивается медленно, тянет к дочкам руки. Чувствую себя лишним, ухожу. Оглядываюсь уже только в конце аллеи...

Оленька сошла с постамента, гладит девочек по волосам, смотрит мне вслед. Знаю, чего хочет – чтобы вызволил ее душу из бронзового плена, сознался в страшном своем злодеянии.

Я сознаюсь. Когда-нибудь обязательно сознаюсь...

Эпилог

Как-то незаметно для себя Аглая полюбила раннее утро, когда над прудом вьется туман, роса сияет ярче бриллиантов, а новорожденный мир мурлычет что-то радостное. После прогулок по парку она непременно останавливалась у статуй. Теперь, спустя год, Аглая научилась смотреть на Спящую даму без страха и душевной боли. Теперь это была самая обыкновенная статуя, прекрасная, трогательная, но не живая. И даже счастливая улыбка на бронзовом лице была самой обыкновенной.

А тогда...

Они все это видели. Видели, как Дама открыла глаза, как потянулась к своим девочкам, как обняла их за хрупкие плечи. И слезы счастья на бронзовых щеках тоже видели...

А потом появился мотылек, светящийся, точно сотканный из солнечных лучей, и воздух вокруг пришел в движение, задрожал, завихрился жаркими воронками, растушевывая реальность, делая ее размытой и полупрозрачной, точно акварель. Последнее, что запомнила Аглая, прежде чем провалиться в мягкое беспамятство, было прощальное прикосновение крыльев к щеке.

Ночью, когда «Скорая» увезла тело Степаныча, они все вчетвером собрались в комнате отдыха, чтобы прочесть дневник графа Полонского. О Степаныче не говорили, просто не знали, что можно сказать о человеке, который сам себя называл зверем. Да и что говорить, если судить его теперь будет куда более справедливый и строгий судья? А дневник – это другое, это маленькая дверца в прошлое, которую им позволили приоткрыть.

На каждой хрупкой странице – любовь, боль, преступление, покаяние... И немой крик неприкаянной души, услышать который удалось лишь спустя столетие.

Они не знали, что можно сделать для женщины, которой уже много лет нет в живых, поэтому решили сломать поворотные механизмы и уничтожить ключи, чтобы никто и никогда больше не смог разлучить мать и детей. Сандро заклинил механизмы в тот же день на рассвете, а старый пруд с тихим бульканьем поглотил ключи. Наверное, это был наивный и лишенный рационализма поступок, но когда утренние лучи позолотили лицо Спящей дамы, стало видно, что она улыбается.

– ...Ранняя пташка. – На плечо легла теплая ладонь Михаила, а шею пощекотало его дыхание. – Опять не спится?

– Не хочется упускать эту красоту. – Аглая поцеловала мужа в гладковыбритую щеку.