Читать книгу "Карл Великий - Анна Ветлугина"

Карл свернул за угол, в переулок. Подождав для приличия, я сделал то же самое.

Переулок оказался узким и сумрачным. Особенно после улицы, залитой закатным светом. В середине его, рядом с серебристым оливковым деревцем, примостился колодец. Девушка пыталась набрать воды в кувшин, а наш император с высоты своего великолепного серого жеребца отвлекал её разговорами. До меня не долетало ни слова, но лицо девушки виделось отчётливо. Она вся зарделась, зажеманилась. Зачем-то сняла ленту, поддерживающую тяжёлые темно-каштановые волосы. Тряхнув головой, стыдливо спрятала лицо в густых прядях.

Карл соскочил с коня, картинно-любезным жестом взял кувшин, уже стоящий на земле, и властно повернул хозяйку кувшина лицом к колодцу. Оба склонились над ним, но воды, похоже, брать не собирались. Потом я увидел, как кувшин надаёт на землю, и императорский сапог небрежно отшвыривает ненужный предмет. Парочка же переместилась под сень оливы и скрылась от моих глаз.

Поворотив коня, я покинул переулок. Мысли мои путались. Я никак не мог поверить увиденному. Карл, который когда-то так обожал Хильдегарду, относился с глубоким уважением к двум последующим супругам, был прекрасным заботливым отцом своим детям... Который только что рассуждал о священной сути таинства брака! Что случилось с ним? Неужели любовь к этой простолюдинке ослепила его?

Я ехал по вечерней улице неведомого лангобардского селения, чувствуя себя сообщником в постыдном деле.

Я думал, что не увижу короля до утра, но услышал за спиной его голос буквально через несколько минут:

— Афонсо, разыщи распорядителя, скажи: отдохнули, едем дальше. К чему оставаться в этой глуши? Прибавим скорости и к темноте достигнем Сполето.

Я снова ехал рядом с Его Императорским Величеством. Теперь он казался оживлённым и бодрым, словно после купания в ледяной речке. Беспрестанно рассуждал на самые разные темы.

— Всё очень двойственно в этом мире, Афонсо, сказал он, когда солнце наконец втянулось за чёрную гору, слева от дороги. — Нам всегда кажется, что легче преодолеть твёрдое, нежели мягкое, а ведь это совсем не так. Мы легко разбили аваров, стоящих насмерть. Такой богатой и лёгкой добычи трудно и припомнить. Она еле уместилась на пятнадцать подвод. Мы низвергли Дезидерия, который ни за что не хотел мириться. Саксы же соглашались покориться сразу, ещё при падении Ирминсула. В результате с ними пришлось воевать тридцать лет. И сейчас у меня нет полной уверенности на их счёт. А ещё мы семь лет назад строили этот канал Рейн — Майн — Дунай. Он был так нужен, чтобы без труда попасть из Дуная в Рейн и открыть нам путь на Восток вплоть до малой Азии!..

Глаза его заблестели. Он вспоминал...

— Как же мы радовались поначалу податливой влажной почве! Копать её было одно удовольствие! Но лёгкость оказалась обманом. Земля, перенасыщенная влагой, не держалась. Все рвы, сделанные землекопами, за ночь затягивались. Нам пришлось сдаться там, где мы не предполагали сопротивления. Такое бывает и с женщинами, Афонсо. Порой проще взять неприступную крепость, чем осушить какое-нибудь болото. Но что нам в этих болотах? Смотри, Афонсо, на горизонте уже видны башни. Это Сполето. Нас встретит там герцог Винигиз. Он тоже внёс вклад в удивительные события, случившиеся на это Рождество.

Ведь, когда наш святейший папа, весь в крови, лез по верёвке, спасаясь из тюрьмы, — за стенами его ждали люди Винигиза, чтобы доставить в безопасное место.

Карл неотрывно смотрел на приближающиеся башни, а я — на него. Он снова казался мне тем благородным и безупречным правителем, ради служения которому можно отдать свою жизнь...

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Мы вернулись в Ахен. С нами прибыли римские и византийские зодчие. Карл хотел завершить строительство собора как можно скорее. Руководил работами по-прежнему архитектор Одой из Мена, уже построивший главную часть собора — Палатинскую капеллу. В её стенах я когда-то подслушал разговор моего дяди с баронессой Иммой.

Построенный из цельных мраморных плит восьмиугольник капеллы, увенчанный куполом, по словам зодчих, напоминал имперский стиль Византии, моего отечества, где мне не довелось побывать. Но Карл не собирался подражать грекам. В знак единства христианского мира к капелле пристраивали так называемый Западный зал. Его вытянутые сводчатые пространства проросли явно из римской архитектуры.

Каждая деталь имела значение в этом соборе — будущем короле соборов Европы. Восемь граней капеллы говорили о совершенстве и гармонии. Сам восьмиугольник вписали в окружность, длина которой равнялась строго 144 футам. Это число символизировало Иерусалим. Капеллу окружала шестнадцатигранная крытая аркада. Шестнадцатигранник — не что иное, как удвоенный восьмиугольник. Именно такая пропорция являлась символом Божьего Царства.

Я полюбил смотреть на строительство. По вечерам, когда уходили рабочие, в западном зале стояла особенная томительная гулкость, напоминавшая мне о духовной пустоте, поселившейся на Западе во время Великого переселения народов. Уже скоро эта гулкая пустота наполнится смыслом богослужений.

Зодчие работали не покладая рук. Среди них постоянно крутился Эйнхард, успевший поднатореть и в архитектуре. Его умение мгновенно становиться всюду нужным уже не раздражало, а только удивляло меня. Я уже не соперничал с ним. Это не имело надежды на успех, к тому же в последнее время я начал ценить его неизменную доброжелательность. Не так давно он женился. Жену его звали Иммой — вот уж насмешка судьбы! Правда, ничем, кроме имени, на мою баронессу она не походила. Женившись, Эйнхард разговаривал со мной ещё охотнее, чем раньше. Видимо, супруга оказалась несостоятельной для бесед.

— Афонсо, — сказал он мне как-то, — знаешь ли ты о легендарном халифе Гаруне-аль-Рашиде?

— Я слышал какие-то сказки о нём. Разве он существует?

— Не только существует, любезный Афонсо, но ещё и является большим другом нашего Карла.

— Друг? Мусульманский правитель? Не преувеличиваешь ли ты, Эйнхард?

— Нисколько. Они взаимно потрясены величием и благородством друг друга. Но я подозреваю, что здесь имеет место общая выгода. Наш император слишком умён и дальновиден, чтобы предаваться пустым восторгам.

Я начал вслух размышлять:

— Присоединить Иерусалим к империи Запада стало бы величайшей из побед Карла. Но разве это выгодно халифу?

Эйнхард остановил меня:

— Нет, друг мой, о присоединении Иерусалима речь вовсе не идёт. Халифу очень по душе наша Испанская марка, ослабляющая враждебных ему западных мусульман. Он рад править единственной в мире мусульманской империей. А за это готов помочь в подобном же деле нашему Карлу. Византию ведь так просто не завоюешь.

Я возмутился:

— Карл никогда не объявит просто так войну христианской державе.

— А Лангобардия? — напомнил Эйнхард.

— Он защищал папу!

— А баски?