Читать книгу "Путь Проклятого - Ян Валетов"

Саул аккуратно вытащил из-под ладони Флавия пергамент, на котором рука писателя успела вывести несколько строк. Текст заканчивались чернильным пятном, разбросавшим во все стороны тонкие щупальца. Написано на арамейском, как и все письма за последние годы.

«Дорогой сын…» – прочел Саул, и на мгновение прикрыл глаза.

Еще оно письмо в прошлое. В библиотеке от хранил целую стопку таких.

Первенец Иосифа – сын от финикийской рабыни, принявшей гиюр[49], умер, не дожив до бар-мицвы. Сам Флавий никогда не говорил об этом, но люди рассказывали, что мальчик – Оад – утонул. Второй сын – Захария, рожденный от еврейки, именно к нему обращал писатель свои послания, трагически погиб в возрасте восемнадцати лет, во время александрийских погромов. История жутка и непонятная – что-то случилось с телом (его то ли растерзали, то ли обезглавили), и бывшая жена Флавия, не имея возможность похоронить ребенка согласно традиции, обвинила в том несчастье отца.

С тех пор Иосиф и писал письма своим детям, поручая секретарю отправлять их по назначению, в Александрию Египетскую. Десять лет. По одному письму в месяц. Сначала письма хранил Прокл. А последние три года он – Саул. Сколько бумаг скопилось в библиотеке! Черновики. Записи Флавия. Книги. И письма.

Их никто, кроме нас с Проклом, не читал, и вряд ли прочтет, – подумал секретарь. – Но мне интересно, где больше настоящего Флавия? В его книгах, обращенных к миру? Или в его письмах, обращенных к одиночеству?

Саул услышал голоса и звуки шагов. К беседке спешили садовник с управляющим и служанки. Звуки нарушали тишину осеннего сада, и Саул невольно поморщился.

Сейчас начнутся хлопоты, крики, неискренний плач и заученные причитания. В доме появятся какие-то чужие и малознакомые люди, кто-то будет топотать по коридорам, громко шептаться… Саул ненавидел все, что сопровождало уход, но ведь именно ему придется решать проблему с похоронами. Больше некому. Флавий никогда не говорил, как хочет быть похоронен. Его фамильной гробницы не существует много лет. И даже если кости будут приготовлены для оссуария[50] строго согласно еврейской традиции, то непонятно, где разместить останки спустя год? Евреи не примут его после смерти, так как не принимали при жизни. Хоронить согласно римской традиции? Какая ирония! О, как бы смеялся над этим Юст из Тверии[51], непримиримый враг Флавия! Уж он бы несомненно счел обряд сожжения последним доказательством своей правоты!

Сложный же мне предстоит выбор! Надо будет взглянуть – ну, не мог же Иосиф не оставить распоряжений?

* * *

Да, я сдался сам. Да, я не исполнил договоренность и не перерезал себе горло! Да, я умолял своих соотечественников, своих единоверцев сдать Ершалаим, который нынче уничтожен и даже руины его распаханы и запретны! Мы рассеяны по миру, лишены Храма, гонимы… Мы не нашли компромисса с Римом, мы не искали его и между собой. Даже страшная опасность не смогла объединить наши силы, и причину поражения надо искать не в сокрушительной мощи врага, а в нашей разобщенности. Так велика ли моя вина во всех этих бедствиях? Не я ли пытался предотвратить некоторые из них? Неужели оставленное мной наследие не искупает моей мнимой вины перед народом, на благо которого я трудился, даже будучи проклятым? Неужели само чудо вашего с братом рождения не искупает моей несуществующей вины перед вами, дети мои?

Весною будет двадцать семь лет с той поры, как пала последняя твердыня восставших и вместе с этим печальным событием закончилась Иудейская война. Но для меня она не окончилась по сию пору. И для народа, который я до сих пор считаю своим. Я знаю, что, рано или поздно, пламя войны снова вспыхнет на этой земле и новый машиах поведет выживших в бой с римлянами – предсказание должно сбыться, пророки не могут ошибаться. Не слишком ли долго мы ждем спасения? Не слишком ли много потеряли, доверяя старым книгам?

Помнишь, я рассказывал тебе о человеке, которого спас в горящем Ершалаиме? О старом канаим с припрятанной в рукаве сикой? Тогда он поведал мне о Иешуа Га-Ноцри, которого считали машиахом последователи – невероятная история, очевидцем которой ему довелось быть, история с распятием, исчезновением тела, воскрешением…Я почти забыл о нем за прошедшие годы, но вот незадача – в последнее время он все чаще мерещится мне сидящим в старом кресле напротив. Я вижу его как живого, узнаю, хотя со времени нашей встречи прошло так много лет, что черты его лица практически стёрлись из моей памяти, и мы беседуем. И разговоры наши все больше о войне, о погибших друзьях, о городах, лежащих в руинах, о былой славе.

Мой новый секретарь – Саул, тот, которого я нанял взамен умершего Прокла, недавно рассказал мне об очень популярном в нынешнее время среди самых разных сословий машиахе минеев (они зовут его на греческий манер – Христос). Подозреваю, что мой секретарь и сам относится к почитателям этой религии, хотя после того, как мудрецы из Ямнии признали учение Иешуа ересью, а римляне объявили на минеев беспощадную охоту, говорить о своих убеждениях стало немодно и небезопасно – вот он и не говорит. И, слушая Саула, я вдруг задал себе вопрос: «А кем был для Га-Ноцри и его людей мой давний гость?».

Я все силился найти ему место в той давней кровавой драме и не находил его. Ученик? Но в словах его не было униженного поклонения перед чужой волей! Предатель, носивший одинаковое со спасенным мною зелотом имя? Но предатель, согласно повествованию, сам нашел свою смерть в петле после гибели Га-Ноцри! Кто же был он, тот старик? Откуда ему были известны такие подробности? Увы, ничего уже нельзя узнать… Свидетелей тех событий давно уже нет в живых, и, хотя в архивах тайной службы прокуратора обязательно сохранились записи по делу бунтовщика из Назарета, кому теперь захочется искать их среди старых пергаментов? Но то, что нельзя подтвердить, всегда можно домыслить! И спустя несколько лет, когда пропасть между «тогда» и «сегодня» станет для большинства живущих непреодолимой, никто не отличит правды от вымысла!

Если я делал это ранее, почему не смогу сделать сейчас? Рука моя дрожала в нетерпении, пальцы сжимали стило, мне так хотелось начать новую книгу, в которую вошли бы услышанные мною истории, и назвать ее «Ожидание машиаха». Это была бы книга о победах и поражениях, о несбывшихся надеждах, о вере в чудо, которая так свойственна нашему народу. Книга о многих сотнях лет, проведенных в молитвах и скитаниях, потраченных в попытках уговорить Яхве послать нам избавителя, вместо того, чтобы все эти годы искать понимание и согласие между соотечественниками. Возможно, что её никто не стал бы читать, но, что если следующие поколения догадались бы искать спасение в единении?!