Читать книгу "Мальчики-мальчишки - Наталья Горская"

– Ой-ё, девки, какой же вы ерундой занимаетесь! – говорит нам поддатый мужик, что сидит напротив нас. – Лучше бы вы щи мужикам варили.

– А где сейчас мужики-то? – смерила его презрительным взглядом Инна и снова углубилась в чтение потрёпанного несколькими поколениями советских студентов учебника. Мужик же находит в моём лице благодарного слушателя и начинает рассказывать о том, что у него неправильно срослась кость в стопе, отчего он теперь неимоверно страдает, а жена-зараза вот погнала-таки его на работу.

– А чего же вы не сходите к врачу, чтобы вам исправили это неправильное сращение кости? – спрашиваю я, когда мужик в третий раз назвал свою жену «падлюкой».

– Я же не слабак какой, чтобы сразу к врачу бежать, – парирует мужик. – Я и потерпеть могу, не то, что бабы. Это вам всё невтерпёж! Моя змея вот погнала меня на работу, а то, что нога моя болит, ей и дела нет… Ой, как болят мои ноги…

– До чего надоел со своей ногой или ногами! – шепчет мне Инна. – Я никак не могу читать под его нытьё.

А я слушаю и мужика, и стук колёс, и смотрю на солнце, которое садится всё ниже, и на снег, который становится совсем синим, и из всего этого складывается какая-то мелодия. Солнце вдруг зацепилось за ветви деревьев. Нет, конечно же, не зацепилось в буквальном смысле, но мне кажется, что оно там долго уже сидит.

– Ой, мои ноги, бедные ноги, – жалуется мне мужик.

«Как вы устали от долгой дороги,» – сложилось у меня в голове продолжение под стук колёс, которые начали выстукивать дактиль: тУк-ту-тук, тУк-ту-тук… А солнце определённо застряло в ветках… осины:

Солнце застряло вдруг в ветках осины —

Не отпускают деревья его.

Снег перед самым закатом стал синим:

Всё, что осталось от дня моего.

Я записываю возникшее откуда-то четверостишие на листок бумаги, который служит закладкой для «Криминологии».

– Эй, малявки, а ну брысь отседа! – говорят нам два здоровых парня и добавляют мужику: И к тебе, дед, относится.

– Чего это вы к детям пристали? – слышится знакомый насмешливый голос.

Мы с Инкой оглянулись и переглянулись: рядом с нами стоит Вожатый.

– Так мы тебе место заняли, – гудит один парень Вожатому, который садится в наше купе напротив и начинает бесцеремонно нас разглядывать своим волчьим взглядом. Товарищ с больными ногами довольно-таки резво подпрыгивает и бодро шагает в другой конец вагона. Мы с Инкой тоже было вскочили, уронили свои учебники на пол и собрались драпать, но Вожатый вдруг резко выдвинул ногу вперёд и сказал нам:

– А вы куда это? Я что же, один должен ехать? Сядьте, где сидели, дети. По-хорошему.

Мы сидим, сжавшись, и нам очень-очень страшно, потому что рядом сидит настоящий живой бандит, которого много лет тому назад каким-то уродам, которых тоже кто-то в своё время чем-то обидел, приспичило зарыть в горячий песок. И он, конечно же, имел полное право сойти с ума от такого обращения. А теперь он никак не может вернуться из мира войны и смерти в мир жизни и считает своим долгом зарывать других, чтобы хоть как-то справиться со своей астмой, будь она не ладна. Но мы-то тут причём!.. Может быть, это не он? Зачем и куда ему ехать в пригородной электричке? Да нет, похоже, что он: с кем его ещё спутаешь. Мы на него не смотрим, но чувствуем, что он на нас как-то нехорошо смотрит, словно прикидывает в уме, что из этого супового набора можно приготовить. Мы вжали тонкие шеи в костлявые плечи, как два ощипанных гусёнка, и сосредоточенно уставились в мой справочник Яворского, который Инка впопыхах раскрыла вверх тормашками. Я ничего толком не вижу, потому что всё скачет у меня перед глазами. Больше всего удивляет своим поведением сердце, которое бешено колотится уже где-то в горле, и мне кажется, что оно сейчас выскочит через рот. Поэтому я крепко сжала зубы и лихорадочно соображаю, откуда появилась такая присказка, что при страхе сердце уходит в пятки, тогда как у меня оно движется совсем в другом направлении…

– Вот так надо книгу держать при чтении, вообще-то, – Вожатый выдернул у нас учебник, перевернул его и снова сунул нам. – Ба! Да я вижу, что вы из моей дерёвни.

– М-ма-м-ма, – еле слышно шепчет Инка, и у неё начинают заметно трястись руки, а у меня застучали зубы.

– Что, очень страшно? – почти с сочувствием спрашивает он.

Мы только честно киваем: очень!

– Зачем же вообще жить, если так страшно? – вздыхает он и откидывается на сиденье.

– А интересно! – хамлю я, непонятно зачем, и даже не узнаю свой голос, и вообще я ли это говорю.

– Тебе интересно жить? А что же в твоей ничтожной жизни может быть такого интересного? – искренне недоумевает Вожатый и кхекает носом.

Мы с Бородиной резко вздрогнули.

– Да ничего я вам не сделаю! Нужны вы мне очень, пигалицы, блин, – с усталой раздражённостью говорит он и отворачивается от нас к своим архаровцам, которые расположились в купе напротив.

Мы немножко воспряли, подумав, что на кой чёрт ему, в самом деле, с нами возиться. Но в голове под стук колёс вертится одна мысль: поскорей бы он ушёл, поскорей бы он ушёл. Я радуюсь, что записала стихи на бумажку, а то сейчас я бы их уже и не вспомнила. А где же бумажка? Вот так и придётся теперь с ним ехать до самой нашей станции. С ума сойти! Я вспоминаю, что где-то кто-то проводил эксперимент, сажая волка и ягнёнка в соседние клетки, и ягнёнок через некоторое время умирал от страха. Вот такой неуправляемый и необъяснимый животный страх, который не можешь подавить в себе или хоть как-то контролировать, сейчас мешает мне смотреть в окно на закат солнца и на синий снег. Такой страх мешает жить, потому что в его условиях можно думать только о преждевременной смерти.

Я заставляю себя не бояться. Чего, в самом деле, такого страшного? Сидит рядом человек. Человек как человек, а то, что у него руки по локоть в крови, так откуда тут знать, кому во что довелось свои руки обмакнуть. Ведь рождаются все люди с чистыми руками и честными сердцами, да только куда-то это всё потом уходит. Я с невольным любопытством, которое пересиливает во мне страх, кошусь на его руки. Руки как руки. Чистые, даже, можно сказать, что холёные, с длинными и сильными пальцами безо всяких золотых «гаек» на полфаланги, как модно у братвы – говорят, не любит он всех этих ювелирных прибамбасов: мешают в работе. Руки человека, который уже давно не занимается неперспективными нынче формами тяжёлого физического труда, хотя когда-то и занимался, но сибаритом так и не стал. Руки у него вообще, должно быть, очень ловкие и цепкие: вряд ли чего-нибудь обронят или не удержат. Такая лапа если во что вцепится, то оторвёт даже больше, чем планировала изначально. Страшно, и в то же время ужасно любопытно понять, почему этот человек избрал для себя именно такой путь. Или это сам путь выбрал его себе в качестве путника?

– Дети, а я ведь вас вспомнил, – вдруг опять обращается к нам Вожатый, отчего Инка выронила справочник по физике, а он его поднимает и начинает листать: – «Гамма-излучение не является самостоятельным типом радиоактивности». Учитесь, значит, студентки. Ну-ну… Я вспомнил, где я вас видел.