Читать книгу "Осень Атлантиды - Маргарита Разенкова"

Измятый персик выпал из рук Таллури и откатился в сторону — она проводила его невидящим взглядом.

— Я боялся себе в этом признаться, — голос сенатора угас. — Но все же вы отправитесь туда?

— Разумеется, раз это единственный способ получить свободу в этом лживом государстве. Что-то говорит мне: у меня есть надежда.

Последние слова их беседы Таллури не слышала. Когда мужчины закончили разговор, она подошла к господину Нэчи, обняла его со спины, прижалась щекой между лопаток и слабо шевельнула губами:

— Когда?..

Он смотрел прямо перед собой:

— Сейчас. Немедленно.

И тотчас где-то рядом забил, захлопал крыльями Руах, опустившись мрачной тенью из-под высокого потолка-купола, — боевая птица, готовая лететь куда угодно вслед за своим хозяином.

Господин Нэчи ушел почти сразу. Они едва попрощались. Он велел ей оставаться в этом доме, жить здесь всегда.

«Пока ты не вернешься?» — с мукой спросила она.

«Даже если я никогда не вернусь», — ответил он, и тогда ей стало окончательно страшно.

Этот день, во всех мельчайших подробностях, она помнила весь следующий год, полный тоски, исступленных молитв и бессонниц.

Ежедневно, с утра до вечера, она воскрешала в памяти мельчайшие подробности этого последнего дня. И более всего — самого господина Нэчи: его голос, глаза, касание его рук и губ, прощальные слова, прощальный взгляд от самой двери.

В последний момент, поддавшись странному порыву, внутреннему голосу, Таллури продела под ремень его аму— ниции на плече веточку душистых белых цветов. Он не возражал.

Пронесся через зал холодный порыв ветра, загасив почти все свечи.

И взметнулось вверх облако лепестков, будто прощальный привет с поляны бабочек.

* * *

Этот год Таллури прожила в доме вдвоем с Боэфой. Друзья звали ее вернуться в Университет, но она категорически не хотела покидать дом своего суженого. Она отчего-то была уверена, что стоит ей оставить эти стены, истает последняя, легчайшая, как сон, надежда на возвращение его хозяина. Она никому и никогда не смогла бы объяснить, отчего эта надежда вообще живет в ее сердце. Таллури не говорила о ней никому, чтобы не вспугнуть. Хранила как драгоценнейший дар, сомкнув уста, будто заперев надежду под все строжайшие замки. И теперь у улыбчивой раньше Таллури часто было такое неприступное выражение лица, что никто, даже ближайшие друзья не решались спрашивать, почему она не покидает дом господина Нэчи и не возвращается в Университет. Приняли ее решение как данность. И всё.

Таллури продолжала учиться и работать. Не просто работать, а отчаянно заполнять работой все время, почти сутками пропадая на археологических полигонах, в скриптории, библиотеке, а то и просто в гончарной мастерской: Университету всегда было нужно много разной посуды — так пусть ее будет как можно больше!

Трудиться без перерыва, без отдыха, часто без обеда, выполнять всё что угодно, самую тяжелую работу — будь то перевод наитруднейших текстов, требующих постоянного обращения к справочникам, словарям и ученым фолиантам, которые Таллури целыми грудами носила из хранилища по бесконечным лестницам, или самая грязная работа на рас— копках по отмыванию, очищению и складированию найденных объектов — лишь бы устать до изнеможения, до сбоя дыхания, до дрожания ног и рук и боли в спине, только бы не точила душу тоска по Торису.

Умаявшись до полуобморока, возвращалась домой (именно — «Домой!») и, наспех, без вкуса и интереса проглотив ужин, оставленный ей доброй Боэфой, падала в постель и проваливалась в спасительную темноту и тишину сна.

Сон был глубок, но недолог: три-четыре, реже пять часов — Таллури просыпалась, еще до рассвета, до первых голосов птиц, и — будто продолжался вчерашний день — немедленно отправлялась на работу. Именно к этому она и стремилась: длить и длить ощущение одного бесконечно продолжающегося дня, по какой-то причине разорванного на множество фрагментов.

Конечно, она виделась с подругами. Но теперь очень редко. Их девичья комната в Университете опустела. Эннея начала свое служение младшей жрицы, окончательно перебравшись в храм. При встрече с Таллури она, пожалуй, была единственной, кто не смотрел ни грустно, ни сочувственно. И Таллури была ей за это бесконечно благодарна. Лучезарный взор юной жрицы хранил то же неверие в трагедию, что и сердце Таллури.

Эннея обнимала подругу, на минуту прижимая к своей груди, потом, не выпуская из ласковых рук, отводила Таллури от себя и заглядывала ей в лицо с бесконечной любовью. Главное — Эннея никогда не задавала ей того самого ужасного вопроса, на который нет ответа: «Как ты?» Что на это можно было бы ответить? Эннея спрашивала о самых простых вещах: «А куда ты идешь?», «Ты уже обедала? Пойдешь со мной?», «Искупаемся сегодня вечером?» И умела, светло улыбаясь, молчать и за обедом, и на прогулке, и во время купания в озере. С Эннеей Таллури отдыхала душой. Жаль было, что они теперь редко видятся.

Рамичи?.. Рамичи счастливо вышла замуж за Нэфетиса, и они жили теперь в небольшом домике за Окружным каналом, в оливковой роще. Госпожа Ур-Отбант с удовольствием и ответственно исполняла обязанности хозяйки дома.

Супруги Отбанты всегда были рады Таллури. Рамичи выбегала ей навстречу, порывисто обнимала и сразу тащила в гостиную угощать и хлопотать — создавать вокруг Таллури уют. Когда Нэфетис бывал дома, он тоже ухаживал за Таллури, как мог: приносил фрукты, летом переставлял на солнечную сторону галереи ее любимое кресло с подушками и валиками, расшитыми его сестрой-рукодельницей, зимой подбрасывал в камин дров. Порой от усталости Таллури засыпала, сидя в кресле, не успев ни поужинать, ни даже умыться.

Однажды ее разбудило перешептывание Рамичи и Нэфетиса.

— …и просто укрой ее пледом, — убеждала супруга эмоциональная Рамичи, стараясь, впрочем, говорить как можно тише.

— Да она же не ужинала! — настаивал на своем Нэфетис.

— Ну и что? Что ужин? Сейчас ей нужнее и полезнее больше спать!

— Один ужин и вправду — «ничего», — Нэфетис был терпелив. — Но ты, похоже, не заметила, что Таллури ночует у нас не впервые и ни разу не ужинала. И очень похудела за последнее время.

— Да?.. — растерялась Рамичи. — Я и правда не заметила. Но… может, она хорошо обедает в Университете?

— Нет. Я специально спрашивал. Она давно уже ничего днем не ест.

— Ой, вот почему она так осунулась, — прошептала его супруга.

— Ей есть с чего осунуться. Думаю, она сильно грустит, — убежденно вздыхал Нэфетис. — Все-таки я бы разбудил ее, чтобы покормить.

Таллури завернулась, будто «закопалась», в плед поглубже и «выстроила» вокруг кресла мысленный барьер: «Пожалуйста, не трогайте меня!» И пока она дремала, свернувшись в кресле маленьким зверьком, ее не трогали.

Они были очень добры с ней, супруги Отбанты. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем — неизменно добры, приветливы и терпеливо-благожелательны. Вот если бы только Рамичи не задавала этого своего вопроса: «Ну, как ты?», заглядывая в глаза с тревожным ожиданием, — будто Таллури могла в любой момент заплакать — закричать-забиться. Если бы только Нэфетис не хлопотал над ней слишком усердно, как хлопочут, участливо и скорбно, над вдовой. Если бы только…