Читать книгу "Дочка, не пиши! - Катерина Шпиллер"

– Ну я и не сомневался в тебе. А вот другие сомневались…

Понятно, что этими другими были мать с Шуричком, кто ж еще. Возможно, им даже хотелось, чтобы я отказала.

Дачу быстро продали. Я всегда помнила материнские слова о том, что в старости она не хочет ни от кого зависеть, а потому ей нужно немалое количество денег. Я понимала и уважала это желание, поэтому была рада, что у родителей теперь прибавится средств для безбедной и сытой старости.

Думаю, что в решении отбирать у меня все, что можно, решающую роль сыграло мамино чувство своеобразно понимаемой социальной справедливости. Впрочем, она была не оригинальна. Это чувство было и остается присуще миллионам «совков», воспитанных в духе вульгарного большевизма. По мнению матери, выйдя замуж за состоятельного человека, я должна была тут же отказаться от всей своей прежней собственности, прежде всего, в пользу бедных и несчастных, униженных и оскорбленных. Этот круг, в понятии матери, не включал широких слоев бедного населения. Нет, он ограничивался всего несколькими фигурами, первой из которых мать сделала Климова. Почему 39-летний здоровый, упитанный мужчина должен стать объектом милосердия и вспомоществования с моей стороны, я, хоть убейте, до сих пор не понимаю. А для Галины Щербаковой все было ясно и понятно. Раз бедный, значит, хороший. Раз богатый, значит, плохой. Какие еще могут быть аргументы?! Шуричек легко и быстро освоил эти уроки «нравственности по-щербаковски».

Хочу еще раз напомнить читателям, что, выезжая к новой жене из нашей квартиры, где он остался жить после развода, Шуричек вывез из нее все. Когда-то он с воодушевлением говорил мне (и что это тогда на него нападало?), что понимает, как ничтожен его вклад в благосостояние нашей семьи, что в этой квартире нет ничего принадлежащего ему, что, если вдруг потребуется, он уйдет с одной зубной щеткой – «ты только прикажи, Ка-а-атечка!», – потому что так должен поступать настоящий мужчина, а уж тот, чьей копейки нету в доме, и подавно. А я гладила его плешивую башку и заверяла, что не сомневаюсь в его порядочности, что в случае чего мы решим этот вопрос иначе: все останется Алисе, а уж мы как-нибудь устроимся. «Да-да-да! – кричал Шуричек. – Конечно, все для моей любимой доченьки! Все – ей! Хотя и ты на все здесь имеешь право!» «Пусть это будет Алисино, – гнула я свое. – Мы оба тогда будем спокойны за ее будущее, правда?» Он кивал, как дрессированный тюлень, и с нежностью повторял: «Да, моей самой сладкой доченьке на свете! Я за нее жизнь отдам!»

Так вот, помимо зубной щетки, Климов вывез из квартиры, которая предназначалась его любимой доченьке, и ценное, и не очень ценное, и совсем не ценное, оставив практически голые стены. Даже все люстры и светильники поснимал. Да и машину мы не делили – она вся досталась ему. И алименты на Алису он не платил. И все это с полного одобрения, если не науськивания, Щербаковых. Не по закону, зато по понятиям. По маминым.

По ее понятиям должны были жить все, кто находился в сфере ее влияния. Вышедшие из этой сферы признавались бунтовщиками и подлежали наказанию. Первым бунтовщиком была я, вторым Алиса. А Шурик остался в сфере на сверхсрочную службу. И нес эту службу исправно и послушно. «Но человека человек послал к анчару властным взглядом». Теперь я знаю, что эти слова написаны о Галине Щербаковой и Шурике Климове (помнишь ли, Шуричек, чем заканчивается это стихотворение Пушкина?). Приказ есть приказ, и на меня было написано два заявления в милицию о каких-то мифических угрозах «всесильной» женщины «слабенькому» мужчинке. Угроз, естественно, не было и в помине. Но я знаю, чей изощренный мозг писал сценарии «травли Катьки», знаю, чей это почерк… Эта женщина не раз пафосно провозглашала: «Все должно быть по закону!» и «Знаем мы этих богатеньких бандитов Швондеров!» Отец в обычной роли пристяжного, как всегда, поддакивал: «Да, да, только по закону, и оставьте меня в покое». В тех же случаях, когда статьи Гражданского кодекса предписывали Климову делиться со мной и содержать собственного ребенка, мать предпочитала о законе не вспоминать.

Поэтому Алису содержал Женя. И разоренный наш дом для нее восстановил тоже Женя – отремонтировал и обставил. Таковы факты. Против них не попрешь, как бы ни хотелось.

Послушный лакей Щербаковой гадости свои творил не только против меня, но и против своей дочери. Рекомендую его новой жене обратить на это особое внимание. Ведь совершив гнусности против одной дочери, он непременно совершит их и против других. Закон жанра. Чем провинилась перед ним Алиса? Тем, что, живя со мной, отказалась слушать от отца и бабки гадости про собственную мать? Сообщив отцу о предстоящем замужестве, она услышала в ответ: «Ну и дура!» Получив ни за что ни про что эту пощечину, Алиса ответила, что ей хотелось бы иметь такого отца, которого она могла бы уважать. «Любящий» папа осмеял дочь, сообщил, что ее уважение для него ничего не значит, и вместо подарка к свадьбе послал ее в матерной манере, столь любезной позднему творчеству писательницы Галины Щербаковой. Таким образом, он нашел повод не только придраться к дочери, но и ловко уклониться от расходов на важное для дочери событие. Как после этого можно было приглашать его на свадьбу?

Догадливые читатели уже, я думаю, поняли, кто помогал готовить свадьбу и на чьи деньги она была организована. А «преступница» Алиса после разговора с отцом решила больше не носить фамилию негодного отца и поменяла ее на фамилию матери и ее нынешнего мужа. После этого все смешалось в доме Щербаковых. Мать картинно закатывала глаза и пила валерьянку, отец просил не вмешивать его во всякие свары, ведь девочки старше 12 лет его уже не интересовали, Климов утирался. После этого Алису назвали предательницей и объявили ей войну.

Давайте называть вещи своими именами: то, что происходит, это банальная месть Климова своей дочери. Злобная, низкая, подлая месть. Ну, и плюс корысть. Климов привык получать незаработанное и незаслуженное, хочет и впредь этим пользоваться. Пока живут на свете такие люди, как мои родители и его нынешняя жена, он может с полным основанием на это рассчитывать. А вот на дочерей я бы ему не советовала надеяться. Старшая уж точно знает ему цену, а младшие, когда подрастут, смогут прочитать мои книги.

Порой мне в голову приходит интересная мысль: отчего же Климов и по сей день столь неравнодушен ко мне (не могу же я злобу считать равнодушием) и продолжает сводить счеты, если он счастлив с новой женой и все между ними хорошо? Так ли это на самом деле? Не мучается ли он до сих пор тоской по мне, по нашей семье, не для этого ли он так часто наведывался к моим родителям, в дом, где начиналась наша с ним семейная жизнь? Не оттого ли в нем столько злости к Алисе, что он мучается от самой большой потери в своей жизни? Ведь и в самом последнем телефонном разговоре он снова орал на дочь и оскорблял ее. Слишком сильные эмоции для угасших чувств. Эх, Шурик, Шурик! А ведь со мной он был похож на человека.

Я сохранила все письма, которые он писал мне по два раза в день в течение нескольких месяцев после нашего расставания. Лейтмотив их был таков: я буду любить тебя вечно; никто никогда не сможет заменить тебя в моем сердце; что бы ни случилось, я всегда приду, только позови! Вот небольшие выдержки из нашей переписки.