Читать книгу "Великая смута - Николай Плахотный"

Об очереди все напрочь позабыли. Все, что рассказывал Сергей-Энциклопедист, было полным откровением. Словно речь шла о чем-то очень дорогом и сугубо кровном.

— Спасибо надо сказать французам, — проговорил слесарь со светлой улыбкой. — Молодцы и только! Без проволочек выдали Советам весомый кредит да под божеский процентик. На них глядя, итальяшки раскошелились. Немецкие банкиры выделили аж 6 миллионов 865 тысяч марок. Англичане жались, жались, тоже раскололись. Скрепя зубами, продали партию шлифовальных станков, необходимых нам, как воздух. Всего же в Европе и Америке закупили наши для ГПЗ оборудования на 15 миллионов рублей золотом.

— Вопросец можно? — осторожно спросил Геня. — Почему капиталистические хищники, как говорится, себе во вред стали помогать проклятым Советам, которых люто ненавидели?

— Отличный вопрос. И надо его рассматривать через историческую призму. Со школьной скамьи все мы знаем, что в 20-м году капиталистический мир потряс мощнейший экономический кризис. Дефолты, банкротства. Мы же, всем на удивление, как раз и начали свою великую индустриализацию. Пыль столбом! И что вы думаете? Обеспеченные золотом российские червонцы были для Запада сказочным дождем. Нам же капиталистический товар нужен был, как воздух. Случилось такое совершенно нежданное стечение взаимных интересов.

Вот вам и слесарь! До чего же точно расставлены были политические и экономические акценты. Можно подумать, разговор происходил не под забором, а на заседании ученого совета.

— Спасибо. Теперь все ясно, — произнес Михалыч, с удовольствием поглаживая темечко.

— И что же тебе ясно? — уточнил докладчик.

Вопрос лобовой, однако такелажник от него не уклонился.

— А то! Деды и отцы наши жалкие свои грошенята на великие дела употребили. Себе подчас в самом насущном отказывали. Зато потом хребтину немецкой гадине переломили.

— Но ведь, как теперь доказано, в сталинскую эпоху немало было тягот, горя, жестокости, — встрял в наш разговор кто-то со стороны.

Не смутил крутой вопрос Сергея. И ответил он с присущей рабочему человеку прямотой:

— Не помню точно, кажется, Наполеон сказал, что историю в белых перчатках не делают. И все же, все же надо отдать должное большевикам первой волны. Это были настоящие рыцари революции. Прожили они короткую жизнь, но кристально честную. Между прочим, вот вам факт непререкаемый. Хоронили тех рыцарей в той же одежке, в какой они ходили на работу. Они не нажили лишнего богатства. Да и чадам своим не оставили ни собственности, ни капитала. Жили честно, чисто. Потому и сами были беспощадны к окружающим. Заодно и к тем, кто запускал лохматые лапы в государственный карман. За каждый цент, за каждый пфеннинг, за каждый рубль перед народом отчитывались. Такой тогда был общественный настрой, и не нам теперь его задним числом переиначивать на современный лад.

На секунду Сергей осекся. Какая-то женщина, не молодая, но приятная на вид, подавала ему знаки. Он напрягся, сделал паузу, хотел было подняться, но махнул рукой.

— Конечно, я не историк и не политработник, — продолжал в том же духе. — Но я был предан советской власти и по сей день не изменил к ней своего отношения. Не потому, что она мне много дала, а потому, что по сути она справедлива. А слухи зловредные и тогда, и теперь ходят разные, ужасные. Их нарочно распространяли ее отпетые враги. Да, время тогда было суровое, но оно и не могло быть иным. Никому никаких не было поблажек. Ворюг, ловкачей, двурушников брали за ушко и отправляли в ГУЛАГ. И там они вину свою перед обществом искупали подневольным трудом — кто на лесоповале, кто на строительстве Беломорканала или в рудниках. А уж враги ярые, вредители и воры закоренелые — этих к стенке ставили. И так было принято не только в стране Советов, а и во всем мире. Да и нынче так.

После паузы в голосе ведущего возникли новые нотки.

— Разве возможна жизнь без строгости, без страха в душе? Почитайте Библию. В ней не раз и не два упомянуто: человеку истина открывается через страх Господень. Теперь нет страха ни перед законом, ни перед небом. Оттого и хаос вокруг, произвол. Думаете, так оно само собой складывается? Нет, братцы! Это хорошо организованный беспорядок. С какой целью и кем? Кумекайте сами.

Такой вот неожиданный завиток возник у нашей подзаборной беседы. А к нему прибавилась еще и закорючка.

— Из-за океана нынче в Россию доллары на самолетах тоннами возят. Куда только вся эта макулатура девается? Ну как в прорву! — послышался с верхотуры женский голос. Оказалось, по недогляду в мужскую компанию встряла уборщица Веруня. Обычно тихая и бессловесная как мышь, тут, вишь, раздухарилась будто на митинге.

Михалыч, на правах старшого, преувеличенно строго изрек:

— У нас тут свойская беседа, понимаешь. Каленое словцо может ненароком сорваться, не для женских ушей.

— Вера — свой человек. И весьма даже необходимый, — приободрил «жрицу чистоты» Сергей.

— А разве неправда? — поуверенней заговорила Веруня. — Правители наши понабирали в заморских банках миллиарды. А где те деньжищи? Известно уже где: на тайных счетах у прохиндеев. И рады. Рожи от жиру лоснятся. Да еще хватает наглости советскую власть костерить. Тьфу на них! Подошвой растереть ту мокредь и то противно. И все равно — тьфу!

— Ничего, следы на земле остались. По ним хапуг и сыщут, — с угрюмым спокойствием отреагировал дядечка в бейсбольном кепарике. Этот тоже только что примкнул к нашему «политкружку». — Пьют они нашу кровушку чуть ли не взахлеб. Мозги же народу туманят телевидением. Крутят бесплатное кино. Генерального прокурора нагишом показали. Глядите! Потешайтесь! Только нас не трогайте.

Публика чуть не падала от смеха. Когда шум улегся, раздался Верунин голос. Уже не такой уверенный, с грустинкой.

— Чует сердце, приберут «Шарик» к рукам буржуи окаянные. Свои или заморские. Тогда уж плакали наши акции, а с ними и денежки родительские.

В ответ молчание, сдержанное покашливание. Насупленные взгляды. По всему чувствовалось: в головах рабочего люда вызрел ответ на проклятый вопрос «Кто виноват?» вот только не ясно «Что делать?». Но судя по всему за тем дело не станет. Народ отрезвел, почти осознал скотское свое положение. И главное — понял, что никто за него судьбу его решать не будет. Да и некому.

Стрелки электрических часов показывали половину второго. Перерыв в отделе кадров кончился. Я предупредил соседей, что стоять больше не буду. И пошел по своим делам.

Через полчаса возвращаюсь — что вижу? Подъезд безлюдный. На асфальте только мусор. Будто тут целый день не топталось в ожидании подачки многоголовое чудовище под названием «очередь».

У метро встречаю Марковича.

— Что произошло? Где народ?

Очередники ведь не просто знакомые, почти что свои люди, связанные круговой порукой. Маркович осторожно взял меня под локоть. Отвел в сторонку. И там деликатно шепнул:

— С понедельника, слышно, за акции будут давать не по пятьсот, а по тысяче. Приходи, очередь займу.