Читать книгу "Фреска судьбы - Антон Грановский"

— Товарищи! Друзья! Я с удовольствием представляю вам нашего следующего гостя. Многие из вас хорошо его знают, а те, кто не знает его лично, безусловно, знают его стихи. Осмелюсь утверждать, что он лучший поэт современности, хоть иные из присутствующих могут это оспорить. Прошу вас, друзья, встречайте — Сергей Есенин!

Публика жидко зааплодировала. На эстраду, споткнувшись о ступеньку, взошел невысокий, скуластый блондин лет двадцати пяти в белой шелковой рубашке и темном галстуке, завязанном бантом. По шальному взгляду его было видно, что он слегка пьян. Блондин ослабил пальцами ворот рубашки, потом повел подбородком из стороны в сторону, словно и ослабленный ворот продолжал давить ему на горло. Затем вскинул светлую голову, слегка отвел в сторону руку и начал читать — хрипло, с каким-то истерическим надрывом, словно был чем-то сильно обижен:

Не устрашуся гибели,

Ни копий, ни стрел дождей, —

Так говорит по Библии

Пророк Есенин Сергей.

Время мое приспело,

Не страшен мне лязг кнута.

Тело, Христово тело

Выплевываю изо рта.

Не хочу восприять спасения

Через муки Его и крест:

Я иное постиг учение

Прободающих вечность звезд!

Я иное узрел пришествие —

Где не пляшет над правдой смерть.

Как овцу от поганой шерсти, я

Остригу голубую твердь!

Протянусь до незримого города,

Млечный прокушу покров.

Даже Богу я выщиплю бороду

Оскалом моих зубов.

Языком вылижу на иконах я

Лики мучеников и святых.

Обещаю вам град Инонию,

Где живет божество живых!

Концовку блондин прочел особенно надрывно, переходя уже на неистовый и хриплый вскрик.

На этот раз публика зааплодировала более живо. Алеша, однако, хлопать не стал. От стихов блондина на душе у него стало еще чернее и тоскливее. Некоторое время Алеша сидел задумчиво. Потом вдруг его отвлекли от размышлений слова сидящего рядом молодого человека, того, что был в круглых очочках.

— В феврале прошлого года генерал фон дер Гольц оккупировал всю Латвию, — тихо говорил очкарик. — И что, вы думаете, сделала латышская армия? Что сделали сорок тысяч обученных нами и вооруженных нами стрелков? Стали сражаться за свою родину? Черта лысого! Они ее бросили к свиньям и в полном составе переправились в красную Россию — сражаться за упрочение большевистской власти. Стали ее костяком, хребтом и клыками. Э, да что говорить. Они и сейчас для себя самую кровожадную работу нашли. В ВЧК. Трупы замученных людей оттуда телегами вывозят, я сам видел.

— Дело не в латышах, хоть они, конечно, скоты каких мало, — так же тихо возразил ему сосед. — Юденич готов был из Питера большевиков поганой метлой вымести. И вымел бы, если бы ему Маннергейм помог. Но Маннергейм требовал независимости для финнов, а Деникин ему отказал. Какой финский дурак после этого Белой армии помогать станет? А ведь был шанс, еще как был.

— Да, своих дураков в России тоже всегда хватало, — признал очкарик.

— А мне кажется, — неожиданно для себя встрял в их разговор Алеша, — что все беды в России оттого, что интеллигенты от религиозной веры отвернулись. Да не просто отвернулись, а на смех ее подымать стали.

Оба молодых человека удивленно на него уставились. Потом тот, что в очочках, скривил губы и поинтересовался:

— Вы что, блаженный? При чем тут вера? Верой мужика в деревне не накормишь. Да и нет ее вовсе, этой вашей веры. Не существует в природе. Все это выдумка слабых людей, не сумевших принять бессмысленности жизни.

— Один мой знакомый говорил, что веру можно обрести только сразу, всю, целиком, — задумчиво проговорил Алеша.

— Повторяю вам: веру получить нельзя по одной простой причине — ее не существует. Можно однажды почувствовать себя верующим, а затем всю жизнь поддерживать в себе эту иллюзию. Причины могут быть разными. Но главная — слабость, желание обрести опору. Так человек, оставшийся в открытом море, держится возле плавающей на воде спички, хотя знает, что спасти его она не может. Но она дает впечатление опоры и надежды.

— Но если это так, то человек неспособен и на полное неверие, — с улыбкою сказал второй молодой человек.

— Именно так, — кивнул очкарик.

— И что же ему остается — болтаться между верой и неверием?

— Такова человеческая участь.

Внезапно Алеше показалась ужасно противной самодовольная, лоснящаяся физиономия очкарика.

— Простите, господа, — сказал он, встал со стула и стал пробираться к выходу.

На улице стало совсем темно. На углу дома стоял невысокий человек в поношенном пальто и задумчиво глядел на то, как косые дождинки врываются в луч фонаря. Подойдя поближе, Алеша узнал его — это был тот самый поэт из кафе. Как же его?.. Есенин, так кажется.

Алеша прошел было мимо, но человек окликнул его и спросил:

— Вы, кажется, из «Кафе поэтов» идете?

Алеша остановился, удивленно посмотрел на поэта и ответил:

— Да.

— Я вас там видел. У вас единственного из всей публики был недовольный вид. Вам не понравились мои стихи?

— Нет, — честно ответил Алеша.

— Потрудитесь объяснить, что именно вам в них не понравилось?

— Они мне кажутся глупыми, — откровенно ответил Алеша. — Что умного в том, чтобы грозить Богу кулаком? Это даже дети несмышленые умеют.

— Гм… Но людям нравится. Вы и сами должны были видеть.

— Я и не возражаю. Вероятно, я просто плохо разбираюсь в поэзии.

— А кто вам нравится? Чьи стихи вы находите достойными?

— Пушкин, Лермонтов, Баратынский…

— Нет, из нынешних! — перебил поэт.

— Я нынешних плохо знаю, — ответил Алеша. — До революции читал книжку Осипа Мандельштама. «Камень», кажется. Я, впрочем, не большой любитель…

— Что же такое есть у Мандельштама, чего нет у меня?

— Даже не знаю. Он пишет как человек, имеющий понятие о чести и культуре… О жизни и смерти… О ценности человеческого опыта и человеческой жизни перед лицом истории… Впрочем, я не мастер говорить, простите.

Есенин пристально смотрел на Алешу. Лицо его было недовольным.

— Вы плохо одеты, хотя видно, что вы не нищий, — сказал Есенин. — Вы бродяга?

— Нет. Я… — Алеша замялся.

— Вам бы не мешало умыться и почистить одежду. Вам есть куда пойти?

— Честно говоря, нет.

— Где же вы собираетесь ночевать?

— Пока не знаю.

— Опасно разгуливать по городу ночью одному. Если хотите, я могу пустить вас к себе на ночлег.