Читать книгу "Иван Калита - Максим Ююкин"

— Замолчи, щенок! Как ты смеешь судить меня! — в гневе крикнул великий князь, топнув ногой, но, вспомнив, что пришел сюда вовсе не для того, чтобы браниться, постарался взять себя в руки.

— Стало быть, Семене, ты желал бы, дабы я до конца моих дней жил яко чернец, оплакивая почившую свою супругу, — спокойно начал он. — Что ж, добро. Но подумай: того ли она хотела для нас? Радостно ли было бы ей глядеть с небес на то, как мы денно и нощно скорбим вместо того, чтобы с пользой и утехой проводить время, отпущенное нам до встречи с нею в лучшем мире? Нет, не скорби и слез, но радости и счастья желала нам твоя матушка; оттого и просила меня на смертном одре не оставаться бобылем.

Семен молчал. Иван Данилович подошел к сыну и, обняв его за плечи, мягко развернул лицом к себе.

— Глупенький ты мой! — с ласковой грустью проговорил князь, глядя в поблескивающие из темноты глаза Семена. — Нечто кому дано заставить меня позабыть свою Елену? Она в моем сердце навеки. А с Ульяною тебе надобно сдружиться: она вас любит и жалеет.

Несколько мгновений длилось молчание; потом раздался неуклюжий, по-детски беспомощный всхлип.

— Прости меня, отче, — прошептал княжич, уткнув мокрые от слез глаза в круглое отцово плечо.

Радостно улыбаясь, Иван Данилович с нежностью погладил упругие, непослушные пряди сыновьей головы. Собравшийся во дворе люд дружно взревел, со стуком и плеском сдвигая наполненные в который уже раз чаши.

4

Недолго довелось великому князю тешиться безмятежной семейной жизнью. Свадьбу справляли на Троицу, а уже осенью гонец привез из Ростова письмо, которое вмиг распалило в душе Ивана Даниловича душный неукротимый жар. Василий Кочева сообщал об огромных обозах новгородских гостей, проходящих через Ростов далее на восток, за Каму, в земчи неизведанные, населенные дикими племенами и весьма обильные серебром, коим люди эти щедро платят новгородцам за их товары. «Серебро же то везут в великом множестве», — подчеркивал Кочева. Иван Данилович в гневе бросил письмо на стол. «Премудр господин Великий Новгород! — мрачно процедил он, сложив руки на груди и глядя исподлобья прямо перед собой. — Как татар ублажить надобно, так пускай на Москве раскошеливаются, а мы лишь наособицу богатеть, желаем. Ну уж нет! — князь негодующе ударил кулаком по столу. Стоявший на столе золотой подсвечник и серебряная чаша с фруктами отозвались тихим, печальным звоном. — Со столь знатного торга и великокняжая казна свое поиметь должна!»

И велел великий князь отправляться войску в поход. Кликнул низовских князей, рязанских. Те явились тотчас, ослушаться не посмели, и — в путь. Узнав о вторжении московской рати в свои пределы, новгородская господа выслала к Ивану Даниловичу послов, которые застали князя уже в Торжке. Чувствуя за своей спиной мощь огромной торговой державы, послы держали себя с великим князем смело и даже заносчиво:

— Одною рукою ты желаешь брать с нас дань, яко правомочный государь, а другой посягаешь на наше достояние, яко беззаконный тать. Сие несовместно. Возврати захваченные тобою села и деревни, и Великий Новгород в знак своей доброй воли даст тебе пятьсот рублей серебром.

— Ты токмо послушай, Андрейко, до чего щедры наши новгородские друзи, — с насмешливой улыбкой обратился Иван Данилович к сидевшему по правую руку от него Андрею Кобыле. Воевода ответил ему темной кривой ухмылкой. — А может, нам и вправду покаяться, аки холопям, дабы господин Великий Новгород не прогневался на нас, грешных?

Князь снова повернулся к послам, и лицо его приняло другое выражение: губы плотно сжались, в глазах вспыхнули недобрые огоньки.

— Пошли прочь, невежи! — гневно возвысил он голос. — Плетьми бы вас за вашу дерзость! Не бойтесь, — усмехнулся Иван Данилович, видя, как побледнели вдруг лица послов, — не с посла спрос, а с посыльщика. А уж те, кто вас послал, еще трижды раскаются в своем супротивстве, будьте надежны!

Дело, в общем, кончилось ничем. Поняв, что получить от золотых поясов ничего не удастся, Иван Данилович прекратил поход и решил искать управу на новгородцев у Узбека. Но короткая война крепко напугала внешне непоколебимую господу. Некоторое время спустя примчавшийся в Сарай Федор Бяконт встревоженно докладывал великому князю:

— Новгородцы вабят литовского княжича Нариманта на удельное княженье. А удел-то, между прочим, дают богатый: с десяток городков, и все не из последних! Одни кремники в них чего стоят — каменные, мочные; в таких от любого ворога можно отбиться.

Внешне князь отнесся к известию спокойно; лишь настороженно сузившиеся глаза его остро блеснули из-под покатого навеса ресниц.

— Стало быть, свои, русские князья им надоели? Под Гедиминову руку захотелось? Ну-ну!

— Ну, о том речи нет, — поспешил успокоить его Федор. — Все городки Новугороду остаются, а Наримант сей вроде уже крестился, так что он, получается, уже и не литвин как бы, а свой.

Иван Данилович недоверчиво махнул рукой.

— Это пока. Гедиминовы повадки нам ведомы издавна: ему токмо перст в уста сунь — всю руку отхватит и не поморщится. Нет, эту блажь из головы надобно выбить, покуда еще не поздно. И не желал бы идти на новую рать, да, как видно, придется. Готовьте войско.

— Крепко напужал ты их своим походом, — пояснил Бяконт. — Бают, слишком большую власть стал над ними забирать. Вот и хотят, значит, клин клином вышибить, супротив силы иную силу поставить.

— Думают, под литвином им легче будет? — усмехнулся Иван Данилович. — Ох, не просчитались бы! Гедимину они чист путь не укажут, как испокон веку навыкли нашим князьям указывать.

Известие о военных приготовлениях московского князя быстро дошло до Гедимина; верный своей неизменной политике уклонения от прямого противостояния с Русью, литовский правитель прислал в Москву послов.

5

Свеча давно догорела, а новгородский посадник Матвей Козка сидел, набросив на плечи опашень, перед раскрытой на столе ветхой книгой, погруженный в глубокую задумчивость. Посадник имел обыкновение: всякий раз, когда ему предстояло принять важное решение, а уверенности в том, как следует поступить, не было, он доставал из золотого дедовского ларца старинную летопись и, щуря подслеповатые глаза, подолгу вчитывался в черные, похожие на плотно сомкнутый строй воев письмена, пытаясь отыскать среди событий давно прошедших дней случай, подобный тому, с которым столкнулся он сам, чтобы, изучив решение, найденное предками, и наступившие вследствие его принятия последствия, вынести для себя благотворное поучение. Матвей был уверен, что жизнь человека во все времена не слишком уж различна и не существует такой коллизии, с которой кому-то когда-то не приходилось уже иметь дело. В конце концов, в чем же ином заключается смысл сбережения памяти о минувшем, как не в том, чтобы люди могли извлекать из него уроки?

Сейчас у посадника была более чем серьезная причина обратиться к содержимому своего ларца. Примирение с великим князем и его недавнее посещение Новагорода возбудили разноречивые толки во всех слоях общества. Многие были искренне рады водворению мира и прекращению кровопролития, но нашлись и такие, кто открыто говорил, что из страха перед растущей мощью Москвы Новгород поступается своей вековой вольностью и пышный въезд Ивана Даниловича в город более всего походил на вступление завоевателя в долго оборонявшийся, но в конце концов склонившийся перед ним город, жители которого теперь изо всех сил стараются умилостивить грозного победителя. Обе эти точки зрения были понятны посаднику, и его ум разрывался между ними, не зная, к какой склониться. «Как ни верти, а Новгород есть корень державства нашего, Именно отсюда княжья власть распространилась по иным русским землям. А что такое Москва? Давно ли в ней свое княженье-то устроилось? Разве пристало Великому Новугороду быть ей братом молодшим? Но, ежели поглядеть с другого боку, не говорит ли самое имя града нашего о том, что и он некогда уступал иным городам старейшеством и славою?! Так уж от века повелось, что старое с его идущими на убыль силами однажды неизбежно побеждается молодым и сильным. А коли так, возможно ли и, главное, нужно ли тому противиться? В самом возвышении Москвы, столь дивно скором, токмо слепой может не узреть явный божий промысел».