Читать книгу "Дамы и господа - Людмила Третьякова"

В этом письме настораживает то, что Илларион признает свой поступок скоропалительным. Он объясняет сватовство к Нарышкиной неким внезапным наплывом чувств. По его словам, все произошло «невзначай для самого себя».

Если между молодыми людьми сложились серьезные чувства, то бишь был роман, то почему же — «невзначай»? Да и могла ли Елизавета Андреевна, статс-дама, персона влиятельная и заметная в свете, не знать, за кем ухаживает сын? А по переписке чувствуется, что имя Ирины Нарыш­киной было для родителей новостью неожиданной.

Но что удивляет всего больше, так это откровенное неодобрение выбора сына. Совершенно ясно, что он для ро­дителей Иллариона более «прискорбен», чем «приятен». Об этом отец, собственно, высказывается весьма откровенно: «С выбором твоим не вполне согласны».

Странно! Казалось бы, чем не пара Иллариону знатная, красивая, весьма подходящая ему и по возрасту фрейлина Нарышкина? Может быть, за ней числились какие-то ком­прометирующие поступки? Однако невозможно предпола­гать, что, постоянно находясь под придирчивым взглядом многих глаз, девушка оказалась замешанной в чем-либо предосудительном. Сведения или намеки на то обязательно всплыли бы в переписке и дневниках. Но ничего подобного не было.

Можно высказать лишь одну версию, объясняющую нежелание графской четы видеть красавицу Ирину своей невесткой. Они знали, что Ирина Нарышкина с юности была влюблена в Сергея — сына их соседки по крымскому имению Ольги Петровны Долгоруковой.

Крымские имения Воронцовых-Дашковых и Долго­руковых, Алупка и Мисхор, находились рядом. В обоих семействах было много молодежи. Все — особенно в летние месяцы — тесно общались и приятельствовали между со­бой. И в Алупку, и в Мисхор наезжали из столиц друзья, родственники, которые подолгу здесь жили. Все юношеские увлечения происходили на глазах у взрослых и становились предметом их обсуждения. Нежные чувства еще совсем юной Ирины к ее троюродному брату Сержу, который на семь лет был старше ее, ни для кого не составляли секрета. Обычно детские романы проходят быстро, это что-то вроде игры во взрослую жизнь, однако у Ирины все было всерьез. На нее привыкли смотреть как на будущую невесту Сергея Долгорукова.

Поэтому можно понять недоуменное чувство Воронцо­вых-Дашковых, когда Ирина сказала «да» их сыну. Люди умные и многоопытные, наверное, они имели основание усомниться в надежности чувств и своего сына, и Нарыш­киной, а стало быть, и в прочности их брака.

А что же Ирина, первая любовь которой расцветала и взрослела вместе с ней и не собиралась уходить в про­шлое?

Ах, если бы сохранилось хоть что-то, проливающее свет на ее отношения с человеком, которому суждено было стать главным мужчиной ее жизни!

Едва ли Долгоруков вполне был свободен от чар прелест­ной девушки. Но мысли о женитьбе, о семье казались ему преждевременными. И Сергей по-своему честно поступил с влюбленной в него молоденькой Нарышкиной: он еще не находил в себе силы расстаться с «золотым времечком», когда ничто не мешает, покончив с одной привязанностью, обзавестись другой, а потом заменить их на третью, и так без конца. Такой видный в своем офицерском мундире, такой обаятельный, галантный, умеющий ценить прелести жизни, он страшился потерять свободу чувств и действий даже в угоду Ирининым самым прекрасным глазам на свете.

Она приходила в ужас от мысли, что ее любовь, извест­ная Сергею, хоть в какой-то степени накладывает на него обязательства.

Самое верное средство дать ему понять, что он свободен, свободен и еще раз свободен, — это стать несвободной самой. И когда граф Ларри предложил ей руку и сердце, она согласилась.

* * *

Как бы то ни было, в сентябре 1900 года в Санкт-Пе­тербурге была отпразднована свадьба офицера лейб-гвардии гусарского полка графа Воронцова-Дашкова и фрейлины Нарышкиной.

Родители Иллариона не только смирились с выбором сына, но и сделали все, чтобы этот союз оказался прочным. Не желая никоим образом влиять на только что начавшуюся супружескую жизнь, Воронцовы-Дашковы купили молодо­женам дом на Моховой, 10. В подмосковном же графском имении Ново-Томникове для них «было пристроено особое крыло к уже существовавшему господскому зданию».

Первенец Иллариона и Ирины, Роман, появился на свет осенью 1901 года в Царском Селе, где квартировал гусарский полк. Еще через полтора года Ирина родила дочь Марию. Следом двух сыновей-погодков — Михаила и Александра. На одиннадцатом году супружества появился ее последний сын Илларион.

…Невестку Воронцовых-Дашковых упрекали зато, что она сделалась совсем равнодушной к свету и развлечениям. На это Ирина отвечала, что удивилась бы, если б что-то вызвало в ней тот интерес и ту радость, которые она познала, став матерью. Ее лишь иногда видели на светских увеселени­ях, и вдовствующая императрица Мария Федоровна нередко ставила материнское рвение Ирины в пример дамам, не в меру часто покидавшим свой дом.

Вопреки всем прогнозам старики Воронцовы-Дашковы всей душой привязались к невестке. Для графини, крепко дер­жавшей в руках все семейство, жена Иллариона стала пятой дочерью, с которой она была и нежна, и снисходительна.

Особенно сердечные отношения у Ирины сложились со свекром. Имя графа-отца постоянно упоминается в ее переписке с теплом и заботой о нем, стареющем сверх меры, как ей казалось, занятом ответственной службой.

Но самыми чудесными были летние месяцы, когда вся большая семья Воронцовых-Дашковых собиралась в Крыму, в сказочной Алупке. Ирининой свекрови она досталась от деда — знаменитого Михаила Семеновича Воронцова. При всем количестве красивых и ухоженных имений, в том числе и великокняжеских, что уже к концу XIX века словно алмазной россыпью украсили южное побережье Крыма, Алупка все равно оставалась вне кон­куренции. Даже нововозведенная царская резиденция в Ливадии не могла состязаться с ней ни в оригинальности архитектурного замысла, ни в роскоши внутренней от­делки, ни в тех огромных суммах, в которые обошлось Воронцовым их крымское сокровище.

Стараниями графини Елизаветы Андреевны Алупка сделалась и центром культурной жизни Крыма. Сюда приезжал петь Шаляпин, здесь привечали художников, спешивших на своих полотнах запечатлеть красоты мест­ных пейзажей, здесь устраивались спектакли, и поэты под звездным небом на мраморной террасе дворца читали свои стихи.

Какая безмятежная, привольная жизнь! Как легко, должно быть, здесь дышалось детям Ирины, подраставшим в теплом гнезде Алупки на родных и любящих руках! И самый абсолютный слух не мог уловить в этой блаженной тишине глухого рокота приближавшегося несчастья…

* * *

Несомненно, Ирина искренно надеялась: ее замужество поставит крест на любви к Сергею Долгорукову. Мосты сожжены, она жена другого. Всякая мысль, невольно об­ращенная к тому, кто еще недавно составлял радость и свет ее жизни, теперь казалась несущественной.

Не потому ли Ирина предавалась с такой страстностью каждому новому материнству, что оно становилось допол­нительной преградой к воспоминаниям о Сергее, о любви, которую оказалось куда сложнее вытравить из сердца, чем она предполагала? Муж и дети — здоровые, веселые, прекрасные. Вот оно, незаслуженное счастье, которое Бог вправе отобрать у нее за ту непонятную тоску, что порой подступала к сердцу.