Читать книгу "Сто первый - Вячеслав Немышев"

Они все бежали и успели добраться до Дома печати — десяток или чуть больше человек. С ними был раненый комбриг.

Последним появился прапорщик Шибанов.

— Живой!

Шибанов задрал камуфляж под бушлатом. И Вышегородскому:

— Глянь.

У фельдшера Шибанова были прострелен бок, левая рука, что была уже без пальцев, и голень правой ноги. Вышегородский пощупал, осмотрел рану, и решил, что раз Шибанов смог столько пройти, то, скорее всего, жизненно важные органы не задеты, а в голень и руку пули вошли в мягкие ткани.

— До своих доберемся, я тебе пулю из брюха достану, — сказал Вышегородский.

Когда подлетели две непонятно откуда взявшиеся «бэхи», в них загрузился народ, комбриг в том числе. Вышегородский не поехал, они с Шибановым смотрели, как «бэхи» вырулили на открытое пространство, как полетела грязь из-под гусениц. Как шарахнули залпы из проулка… Как «бэхи» вдруг встали и через минуту загорелись. Из машин выскакивали люди, а их косили и косили очередями и одиночными.

Третий раз ранило комбрига.

Они сражались: расстреляли все патроны и покидали все гранаты. Нужно было уходить, иначе конец. Шибанов смотрел на комбрига, потом на Вышегородского и качал головой. Тяжелый комбриг, — но чего только не случается на войне.

— Выживу, — сказал комбриг, — вернусь и найду ту сволочь, которая нас сюда…

Комбриг не договорил, к ним из-за забора прилетела граната. Вышегородский увидел гранату и успел зажмурился. Взрывом его обожгло и царапнуло осколком щеку; когда пришел в себя, подскочил к комбригу. Осколок вошел комбригу в голову через глаз. Комбриг был мертв.

Появился Шибанов.

— Ты где был? Комбриг погиб.

— Отливал я.

— Везучий ты, Шибанов, — сказал Вышегородский и бережно провел по лицу комбрига, закрыл красный, выпученный взрывом второй глаз.

— Надо ждать ночи и прорываться дальше, — сказал Шибанов.

— Надо ждать, — ответил Вышегородский.

Глубоко ночью, когда немного затихла стрельба и временами совсем стихала, они стали пробираться к своим. Но будто взбешенная тишиною, стрельба разгоралась с новой силой. И грохотало все вокруг: и далеко и близко, и казалось, что даже в небе стреляют, и под землей идет война, идет где-то внутри каждого воюющего, там внутри, где сердце и еще дальше, где душа.

Это была война…

Когда они добрались до своих, Шибанова упал без сознания от потери крови. Оперировал его другой доктор. Вышегородский прилег, где было место, и сразу уснул. Когда его стали будить, он не хотел просыпаться, и даже сильнейшие позывы в паху не могли заставить его встать с холодного бетонного пола подвала. И даже, когда он встал и пошел, то не сразу к нему вернулось сознание. Возвращалось частями. В первой части Вышегородский вспомнил: то на правую, то на левую. «Как же он бежал с простреленными ногами? Кто он? Солдат.… Тот солдат. Я никак не мог сформулировать мысль… Но он теперь убит. А я?.. Где мы? Мы вошли в город, и теперь почти все умерли, уничтожены, расстреляны, раздавлены. И комбриг, и Шибанов, вся санитарная рота, и вся бригада… Шибанов!»

— Шибанов, — позвал Вышегородский.

— Товарищ капитан, надо уходить, — сказал ему солдат-контрактник с рукой подвязанной имобилизационной косынкой и автоматом в здоровой. — Товарища прапорщика уже эвакуировали. Вас еле растолкал.

— Да, да, я иду, — сказал Вышегородский солдату. Шагнул, закружилось в голове, он понял, что все-таки был контужен, только не мог вспомнить в какой момент. И вдруг засмеялся, солдат удивленно обернулся: ему бы и голову тогда оторвало, он бы не заметил, так и бежал бы, бежал…

Их вывели в тыл.

Вышегородский спустя день немного пришел в себя. Он выпил водки, кто-то налил стакан, потом второй и третий. Но не от смертельного хмеля, а от чего-то другого, что на войне валит людей с ног, снова уснул Вышегородский. И проспал много, а когда проснулся, понемногу вспомнил минувшие сутки — снова захотелось выпить. Но стали поступать раненые. Их было много: большинство с пулевыми, были и минно-взрывные, черепно-мозговые, с ожогами частей тела и всего тела; некоторых привозили по частям.

Вышегородский оперировал.

Он много и удачно оперировал в январе и феврале девяносто пятого; скоро стал задумываться — когда же это все закончится? Ведь кто-то из больших начальников утверждал, что города берутся одним полком… Оказалось не так. Вышегородский сбился со счета, сколько было операций. Он выпивал водки и ложился спать, а потом его будили, он не хотел просыпаться, но вставал и оперировал снова. Он временами думал, что не хватает врачей. Сколько докторов, прекрасных докторов было в его санитарной роте. И почти все они погибли. Глупо убивать целую роту первоклассных врачей. Он оперировал и вспоминал профессора кафедры военно-полевой хирургии. Он не мог вспомнить его фамилию. «Доктор — товар штучный». Вышегородский стал выпивать регулярно. Привезли лейтенанта, он был в сознании. Но его положили, и санитары сразу разбежались подальше от лейтенанта. Лейтенант ругался страшными словами и требовал закурить. Вышегородский сказал ему, что в его возрасте не пристало так выражаться: для его юного лейтенантского возраста есть много прекрасных слов. А так выражается одно невоспитанное старичье… Лейтенант удивился, что на него не орут. И затих. Вышегородский выгнал всех из помещения. Лейтенант был опасен на самом деле: у него меж ребер застряла граната от подствольника. Граната была на взводе, и достать ее можно было, только подвергнув себя и раненого смертельной опасности. Если по инструкции… Вышегородский выгнал всех из помещения, подскочил к лейтенанту и одним рассчитанным сильным движение вынул гранату, сделал два шага к соседнему глухому помещению и бросил гранату в темноту. Раздался взрыв, посыпалось с бетонных стен. Он вынул сигарету и дал лейтенанту закурить. Когда лейтенанта увозили на перевязку после операции, тот не ругался, а повторял только: простите доктор, был неправ, простите…

В феврале Вышегородский уехал с войны. Он попал в Моздок, где на первом же борту вылетел на «большую землю» в славный город Ростов, а оттуда решил поездом в Волгоград на родину, к жене и сыну. Борт был под завязку загружен «двухсотым» грузом. С одной стороны в три яруса стояли «цинки» в деревянных ящиках, с другой на гробах в один ярус были разложены резиновые мешки с неопознанным материалом. Они летели; летчики рулили как-то неаккуратно, так показалось Вышегородскому. Он всю дорогу прихлебывал из фляжки. Материал в резиновых мешках при плюсовой температуре стал жидкой массой. Самолет кренился, и масса перетекала в мешках, потом был крен на другой борт, и масса перетекала обратно. И так всю дорогу. Вместе с Вышегородским летели журналисты с видеокамерой. Они втроем сидели напротив мешков с неопознанным материалом, и им было нехорошо всю дорогу. Вышегородский хотел подойти к ним и предложить хлебнуть из его фляжки, но подумал, что это ведь журналисты, и кто-то из них делал те репортажи, после которых было так обидно им, военным! Так, что хотелось найти того журналиста и сказать ему в лицо — что ж ты про своих такую пакость пишешь? Ах ты, сукин сын!