Читать книгу "Арифметика войны - Олег Ермаков"

С тех пор он хранил «Ли-Энфильд» в специальной нише, завернутым в тряпку. Там же и патронташ из красной кожи. Винтовку Джанад нашел довольно быстро, а патронташ пришлось поискать. Может быть, дядя пытался отстреливаться? Но успел лишь схватить патронташ? Как все было? Ведь это тоже где-то записано.

«Не вкусят они там смерти, кроме первой смерти…»[69]

Первая смерть? А вдруг – и единственная?

Если душа сильнее смерти, значит, она должна быть и сильнее мира, где смерть правит.

Но… вот я здесь один среди камней, и моей душе никто не откликается: ни мать, ни Шамс, ни дядя Каджир. Хотя этот мир налег на них всего лишь толщей глины. И они замолчали.

Стоят в тени.

Они на обратной стороне страницы, перевернуть которую я бессилен. А сквозь нее ничего не пробивается.

Сейчас рядом со мной мог бы быть Шамс. Он знает, как отсюда уйти по подземным галереям. Якуб-хан тоже был бы хорошим напарником. Даже Няхматулла, если бы, конечно, он не верил русским. Но – не Кемаль-эд-Дин.

Джанад представил его удлиненное лицо, полуприкрытые веки, тонкий изогнутый нос, резко очерченные губы… Нет, с ним хорошо бродить в беседах по улочкам Кабула, рассуждая, едины ли для Эмира вселенной дар-уль-ислам и дар-уль-харб[70], ведь харибы же люди писания… И не правы ли питающие надежду[71], которые утверждали, что поклонение Единому Богу по христианскому обряду или даже языческому всех уравнивает и делает братьями. На самом деле все единобожники – мусульмане, и прежде всего – иудеи. И христиане, но они лишь заблуждаются, считая Ису сыном Аллаха, которого не убили, не распяли, нет! это только представилось им, крест – знак позора, Господь не мог этого допустить и вознес Ису, сына Марйам, бывшего только посланником, а разве этого мало? Зачем же говорить, что у Господа был ребенок?

Когда-нибудь эта истина откроется: все единобожники – мусульмане, утверждает Кемаль.

Ну а пока они воюют.

И Джанад вступил на путь малого джихада – джихада меча.

А Кемаль осуществляет джихад большой – джихад сердца и пребывает сейчас на стоянке таваккул – упования. Вот почему он остался в Кабуле, не боясь тех ребят, хватающих людей средь бела дня. Он полностью предался судьбе и воле Аллаха.

А если человек наделен судьбой, она сбудется.

Но и Джанад чувствовал, что не противоречит судьбе. У него возникало какое-то чувство совпадения… Эти валуны, как игральные кости, пыльная серая дорога внизу, озерная голубизна, «Ли-Энфильд» с лоснящимся прикладом темно-вишневого цвета, в царапинах, с пахучим растрескавшимся ремнем, бутыль в грубой веревке из верблюжьей шерсти, цадар с увязанной в нем едой; ночная дорога сюда, тишина плоскогорья, сухое русло реки, полуразрушенная мельница – во всем было что-то убедительное и единственно возможное, нет, единственно приемлемое, созданное для него, Джанада, студента Кабульского университета. И надо лишь не оплошать и пройти узким путем воина до конца.

Уловив легкий шорох, Джанад скосил глаза. Кустик дикой розы, вцепившейся перекрученными корнями в землю среди камней, качнулся.

Среди веточек с засохшими желто-бурыми крошечными цветками мелькнул стремительный влажно-упругий тонкий черный длинный жгут, и из-за камня медленно, осторожно высунулась тупая мраморно-землистая морда с большими песочными глазами; пятипалая лапа застыла. Мгновенье варан смотрел на человека – и, угрожающе раздув шею, зашипев, изогнулся и исчез в солнечном блеске. Крючковатая роза-карлик покачивалась, задетая толстым хвостом.

Джанад взялся за бутыль. Вода была теплой.

Камни вокруг плавились. Длиннополая рубашка напитывалась потом. Лицо огневело. Наверное, надо было выбрать другое место. Не спавший всю ночь Джанад таращился на дорогу… Но по ней никто не шел и не ехал! Джанад уже ни о чем не думал, никого не вспоминал, осоловело глядел, глядел на дорогу между квадратных валунов, и солнце ему казалось каменной глыбой, давившей на него. Есть нисколько не хотелось. Заползти бы куда-нибудь в тень, в прохладный грот. Или окунуться в озеро. Но озеро было как будто на чужой территории, в другой стране, он не мог к нему приблизиться… Если только оставить винтовку, снять патронташ. Но ведь он пришел сюда не для этого.

Винтовка была горячей, будто из нее уже стреляли. Джанад ослабил хватку, вытер ладони о рубаху.

Мудрый обычай предков омывать клинок во вражеской глотке!.. Каждый день, каждый шаг, глоток воздуха кровного врага мучителен для мстителя.

Твоя жизнь переплелась с жизнью этого неведомого человека. Его жизнь душит тебя. И только смерть принесет облегчение. Смерть этого человека. А ты неуязвим.

«Не сомневайтесь в этом и следуйте за Мной. Это – прямой путь»[72].

Так он взбадривал себя.

Джанад жадно пил из бутыли. Пролившиеся капли потекли по бороде, сползли на рубашку, и пятнышки тут же испарились. Жаль, что не все кармашки патронташа забиты, всего – шестнадцать патронов. Будет ли удачным каждый выстрел?

А что, если они попытаются схватить его?

Джанад огляделся.

Прямо за ним поднимался серый склон, завершаясь округлой башкой. Напротив тлела в солнце другая вершина – нет ли между ними распадка?

Джанад не знал, идти ли ему прямо сейчас на поиски пути отступления или дожидаться вечера. Стоило пройти и по направлению к озеру, вдруг там есть более удобное место, где можно спрятаться от солнца. Джанад лежал среди раскаленных камней. Что, если появится машина, а он в это время будет искать проход? Хорошо бы знать точно, как поступать. Сейчас ему нельзя ошибаться.

Но ведь сказано: «Не бросайтесь со своими руками к гибели»[73].

Джанад еще понаблюдал за дорогой, наконец отполз, встал и направился по склону в сторону другой вершины, все время поглядывая направо и стараясь так идти, чтобы его нельзя было увидеть с дороги. Но вот валуны остались позади. Голый склон уходил прямо к дороге. А впереди, кажется, была седловина. Распадок? Чтобы добраться туда, надо было метров сто двигаться по совершенно открытому склону. Если в это время на дороге покажется машина, его сразу засекут. Велят спуститься или сразу откроют пальбу – да, если увидят ружье. Оставить «Ли-Энфильд» в камнях? Кто его здесь найдет. Джанад с неохотой снял с плеча увесистое ружье, сунул его между камнями. Расстегнул пряжку патронташа, серого от въевшейся пыли, и присыпал его галькой. После этого он с минуту напряженно прислушивался: солнечный воздух был глух, – и Джанад быстро пошел по голому склону.