Читать книгу "Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер"

— Смотри-ка, — говорили сами себе изумленные евреи, — они учат Гемору!

Это напугало их больше, чем если бы христианские миссионеры принялись изучать Тору. Польские евреи тут же стали рассказывать небылицы об учености и мудреных свойствах чужаков. Они, мол, как цыгане, как бесы. Каждый из них может сбить с толку взглядом, и надо остерегаться их, как чертей. И местные евреи избегали их, отстранялись от них, не хотели стоять рядом с ними. Богатые хасиды выезжали из домов, в которых селились литваки. Набожные лодзинцы неохотно засчитывали литвака в миньян, когда требовался десятый еврей для чтения кадиша. Женщины во дворах избегали одалживать посуду литвачкам, подозревая их в том, что они не держат дома кошерную кухню и не разделяют посуду на молочную и мясную. Не хотели они и ставить чолнт в ту печь, где уже стоял чолнт литвачки. Мальчишки из хедера не переставали кричать и распевать вслед литвакам:

Эй, литвак, ты свинья, хрю, хрю, хрю,

Ляг и сдохни, литвак, лю, лю, лю!..

Купцы, впрочем, не отказывались вести дела с новоприбывшими. У них, у этих чужаков, было много знакомых в русских городах. Осенью и весной к ним приезжали русские купцы в шароварах и с окладистыми бородами и скупали массу товара в городе. В просторных квартирах литваков всегда стояли кипящие самовары и варенье. Русские купцы, комиссионеры и коммивояжеры сидели вокруг больших столов, потели и пили чай с вареньем, грызли сухари, играли в карты и вели торговые дела и расчеты. Многие чужаки разъезжали по губерниям Центральной России, добирались до Дальнего Востока, проникали в Китай и Персию. Там они сбывали лодзинские товары. Лодзь заключала хорошие сделки с тех пор, как в ней появились чужаки. С ними торговали, но не сближались. Литваков редко приглашали в дом. Их избегали, как иноверцев. Отцы берегли от них своих дочерей, следили, чтобы те не водились с литваками. Но и литваки держались от польских евреев особняком, смотрели на них с пренебрежением, смеялись над их тягучим выговором, который они плохо понимали, над их длинными лапсердаками и странными шапками.

— Ай, горе мне, — говорили литваки, грубо передразнивая произношение польских евреев. — Дай мне сороковник!

Так они высмеивали привычку польских евреев считать не на копейки, как в России, а на гроши[112], и называть двугривенный сороковником.

Ненависть к чужакам усилилась, когда вслед за богатыми москвичами из литовских городов и местечек начали приезжать молодые люди в погоне за длинным рублем, который они рассчитывали заработать в Польше.

Так же как москвичи были щедры, молодые люди из Литвы были скупы, бедны, истощены. Они привозили с собой в польские города только чайник, чтобы варить чай, и бритву, чтобы бриться от пятницы до пятницы. Они торговали всем, чем придется: иголками, шнурками, мылом, дешевой обувью. Они скупали на фабриках отходы, брак, подгоревший товар и продавали все это на улицах, крича резкими литовскими голосами с рассвета до поздней ночи.

Бедные лодзинские женщины сдавали им жилье — отгороженный угол на кухне, кровать для ночлега. Но радости им эти постояльцы не приносили. Скупые, бедные, склонные экономить каждую копейку, чтобы, скопив пару рублей, взяться за торговлю и выбиться в люди, они жили на одном хлебе с селедкой. Иной раз за целый день во рту у них не было ничего, кроме чеснока, луковицы, соленого огурца.

Они с удивлением смотрели на польских обжор, которые каждый день едят мясо. Широко раскрытыми глазами глядели они каждую пятницу, как бедные женщины жарят на субботу гусей и пекут целые противни печений. В своих литовских местечках они никогда такого не видели. Они не понимали польских евреев, которые ходят в рестораны пить пиво и закусывать его горохом, которые частенько заказывают в буфете шнапс и заедают его рубленой печенкой. В их литовских головах не укладывалось, как могут взрослые люди, тем более евреи, так себя вести. Они просто смеялись, глядя, как женщины в годах заходят в кондитерскую и покупают себе шоколад или пирожное.

— Польские сластены, — говорили они, — дикие люди.

— Литовские пожиратели чеснока, — ругали их польские евреи, — любители борща с селедкой…

Никто из литовских евреев не хотел стоять у ткацкого станка. Это, считали они, для местных, для старожилов. Они предпочитали торговать, переходить с места на место и стремительно карабкаться вверх. Кроме того, они оккупировали магазины и фабричные конторы. Хасиды сами брали их, потому что они знали русский язык и умели вести бухгалтерию. Но больше всего бедных женщин обижало то, что евреи из Литвы только шалили с их дочерьми, а когда дело доходило до практических шагов, не желали слышать о польских девушках и выписывали себе невест из своих литовских местечек, девиц жестких и неухоженных, совсем не похожих на нарядных лодзинских девушек.

Они быстро прижились в городе, эти чужаки. Сначала они занимали дворы. Богатые лодзинские евреи сразу же выезжали из соседних квартир, потому что чужаки усаживались с непокрытыми головами на балконах, шутили и смеялись со своими женами, пели русские песни и заполняли двор дымом своих самоваров. Посреди субботних напевов они вдруг принимались за иноверческие песни. Их дети дразнили пейсатых мальчишек, кричали им вслед «чикмаер»[113]. Поэтому богатые лодзинские евреи и покидали зараженные литваками дворы, перебираясь подальше, на улицы с более привычными соседями. На место выбывших местных сразу же вселялись новые чужаки. Захватив дворы, они начали захватывать целые улицы, оттесняя польских евреев все дальше и дальше.

Вскоре они стали хозяевами Лодзи. Они выстроили собственные синагоги, где молились со своими мелодиями и по своим обычаям. Они открыли собственные хедеры, где меламеды ходили с подстриженными бородами и уделяли много времени преподаванию древнееврейского языка[114]и нееврейских наук. А когда дело дошло до приглашения в город раввина, они выдвинули собственного кандидата, литвака, знающего русский язык.

В литовской меховой шапке, совсем не похожей на сподик[115], в одежде, напоминающей скорее немецкую, чем раввинскую, с маленькими пейсами и большой решимостью явился этот новый раввин из своего города. Он прочитал проповедь, литвацкую, мудреную. Он так много цитировал Святое Писание, что местные ученые евреи не могли за ним угнаться. Лодзинские хасиды шумели, кричали, что они не будут советоваться по религиозным вопросам с литваком, что они не полагаются на его ученость. Однако городские богачи, эти бритые евреи, от мнения которых очень многое зависело, поддерживали литвака. Особенно стоял за него глава городской общины, текстильный фабрикант Максимилиан Флидербойм, городской миллионер. Во-первых, он уже давно хотел, чтобы в городе был представительный, современный раввин. Ему очень не нравилось возить на свадьбы в свой дворец прежнего раввина, растрепанного, с бородой в колтунах. Новый раввин, хотя и был литваком, очень хорошо выглядел, чуть ли не как христианский священник. Такой раввин не испортит празднества богачей. Заблаговременно, еще до того, как его сделали городским раввином, он выучил польский язык, чтобы иметь возможность разговаривать с людьми. Это очень понравилось фабриканту.