Читать книгу "Фамильный оберег. Камень любви - Ирина Мельникова"

Косые струи хлестали, как плети. Мирон и Андрей стояли обнявшись, чтобы не сбило с ног лавиной воды, которая мчалась к реке, сметая и смывая то немногое, что осталось от острога.

— Будем, будем жить! — повторял как заклинание Андрей. — Еще и новый острог построим.

Мирон молчал. Только теперь он осознал, что ничего не будет! Ничего, что он любил душой и сердцем. Не будет нового острога! Не будет новой любви! Все унесла с собой Айдына! Все! Остался только сын! Как тонкий, с детский волосок, мостик, он был единственным, кто связывал князя Бекешева с этим миром….

Глава 39

Над дальними сопками поднялось солнце — чистое, словно отмытое до блеска утренними росами. Оно еще нежилось на верхушках сосен и берез под звонкие переливы ручья в логу, шорох листьев, потревоженных легким ветерком, и крики перепелок, что кормились на овсах, до которых не дотянулся огонь.

Скрип колес, крики возниц, недовольный храп лошадей разорвали рассветную тишину. Длинный обоз втянулся в долину между сопок. То уцелевшие обитатели острога покидали обжитые места. Не все ехали на подводах, большинство брели пешком. Женщины с черными лицами, мужчины, поникшие от непосильного горя, дети, вмиг ставшие сиротами, старики, потерявшие близких…

Кто-то шел, держась за телегу, кто-то опирался на срубленный посох, кого-то вели под руки или подставив плечо. Несли мелкий скарб — жалкий, потраченный огнем, прижимали к себе младенцев, а те, что постарше, плелись рядом, держась за мамкину юбку. Никто не плакал, не голосил, лишь иногда с телег доносились стоны раненых да шепот: «Потерпи, родненький, потерпи!»

Слезы давно были выплаканы, но страх не отпускал людей. Они спешили покинуть пепелище, уйти как можно дальше от того места, что стало братской могилой для доброй половины обитателей острога. Прибитое ливнем, оно уже не чадило, но еще долго сопровождали погорельцев смрадные запахи пожарища, пока не развеяли их степные ветры.

Мирон ехал верхом в конце обоза на косматой лошаденке, которую ему удружил Овражный. Огонь не пощадил и кыргызский табор. Родичи Айдыны разбежались кто куда. Одни успели подняться на сопку и отсидеться среди камней, другие не успели и сгинули в пламени. Одичавшие от страха табуны умчались в степь. Людей они к себе не подпускали, так что казакам с трудом удалось отбить от табуна десятка три коней и загнать их в овраг. Седло они знали, так что особо не сопротивлялись, сами скалились при попытке взнуздать, но телеги везти отказывались — вставали на дыбы, валились набок, рвали постромки, ломали оглобли, брыкались.

Кобыла Мирону тоже попалась зловредная — так и норовила лягнуть, а то и цапнуть большими желтыми зубами за руку или ногу. Но с норовом ее справлялась плетка, так что вскоре всадник и лошадь вполне поладили. Князь старался держаться рядом с подводой, на которой устроились Олена с двумя малышами да Бауэр со своим сундуком. Немец так и не пришел в себя от потрясения. Закутавшись в большую суконную шаль, он сидел, свесив тощие ноги с телеги, и смотрел в одну точку. Когда к нему обращались, поднимал голову, недоуменно вглядывался, затем молча отворачивался, словно все вокруг вдруг перестало существовать, а остались лишь пыльная колея, по которой катила телега, да мертвая после пала степь.

Распоп Фролка с жалкими остатками бороденки на обожженном лице занимал место возницы и, удерживая вожжи, изредка покрикивал на лошадь, успевая что-то тихо говорить отцу Ефиму, сидевшему рядом в рваном подряснике, из-под которого торчали босые ноги, обмотанные тряпьем. Борода святого отца слиплась от грязи и торчала в разные стороны мартовскими сосульками, лицо опухло. Из былого облачения священника остались лишь большой наперсный крест да прожженная в нескольких местах скуфья, прикрывавшая выстриженный на маковке кружок — гуменце.

Три дня назад князь и Бауэр, который теперь не отставал от Мирона ни на шаг, нашли их в логу за острогом, среди соснового бора. Каким-то чудом огонь пощадил деревья, возможно, потому, что ветер дул в другом направлении. Ливень стих мгновенно, словно кто-то опустил щит на запруде незадолго до того, как Мирон отправился на поиски. Туча растаяла, будто и не было ее вовсе, и мигом показалось солнце — не столь жаркое, как днем, мягкое, ласковое, точно виноватое. А в синем, по-весеннему ярком небе вдруг проступила радуга — охватила дугой горизонт с севера на юг, — диковинная, тройная. Среди тех, кто уцелел после пожара, тут же пошел разговор, мол, Господь райские врата велел открыть, чтобы принять души невинно убиенных сатанинским огнем. Люди, истерзанные бедой, снова смотрели в небо и осеняли себя крестом. А в их глазах, потускневших от горя и боли, затеплилась надежда.

Но Мирон ни в небо не глядел, ни по сторонам, ни на Бауэра, который, с трудом переступая ногами, тащился следом со своим сундуком. Скользя на мокрых камнях, князь почти бегом спустился в лог. Метнулся в одну сторону — никого, в другую…. И тут увидел Олену. Она сидела к нему спиной, на корточках у очага, сооруженного из двух камней, и помешивала палочкой какое-то варево в закопченной посудине. Ее сынишка прикорнул на попоне под навесом из сосновых лап и березовых веток, прижав к себе Миргена. Оба малыша, похоже, не пострадали ни от огня, ни от дождя. Спали крепко и спокойно, посапывая носами, с раскрасневшимися во сне чумазыми мордашками.

Мирон направился к Олене, но тут его перехватил Фролка. Распоп высунулся по пояс из свежевырытой ямы:

— Воевода, не нас ли ищешь? — и, оставив деревянную лопату на куче выброшенной земли, протянул руку: — Помоги-ка выбраться!

Оказавшись рядом с князем, стряхнул глину с ветхой рясы и подошел к стоявшей рядом с ямой домовине, прикрытой березовыми ветками. Сбросил их и махнул рукой.

— Глянь-ка! Спасли мы Айдынку от огня, — и, шмыгнув носом, отвернулся, — тока от стрелы не смогли сберечь…

— Как вы?.. — Мирон подошел к домовине.

Айдына лежала в ней, укрытая тем самым плащом с серебряными перьями, в котором въехала в острог. Князь скрипнул зубами и с трудом выговорил:

— Как вы смогли? Через подлаз… Я думал… Мертвая она… Сгорела…

Фролка торопливо вытер глаза рукавом рясы.

— Да как же бросить ее? Айдынку нашу? Бог не простит! Я Оленку с детьми-то вывел, а потом за ней вернулся, — он кивнул на домовину. — Так на парусине и притащил. Правда, чуть не помер! Но ничего, оклемался, слава те, Господи наш милосердный! А Никишку вот не успел! И тетка ейная, Ончас, от меня сиганула. Где уж мне за ней гоняться? Занялось все, как факел! — и перекрестился. — Упокой их душу, Господи! А домовину я еще по весне в логу сховал. И крест сработал. Хоть не крещенная Айдынка, да и церковь о нехристях не молится, но Оленка вон тоже крест с шеи сняла и в руки ей вложила.

Мирон оглянулся. Олена стояла возле очага, сложив руки на груди, и смотрела настороженно, словно опасалась чего-то. Князь подошел к ней, обнял за плечи.

— Спасибо тебе, милая душа, — сказал тихо. — За сына спасибо! И за Айдыну!

— Ты за Мишку не бойся, — сказала Олена быстро. — Я как за своим присмотрю.