Читать книгу "Царь-Космос - Андрей Валентинов"

Марш Чернецкого не умолкал, Крокодила, обнаглев совершенно, щерила пасть, дразнясь длинным розовым языком. Она, она голодная была – но не слишком унывала. В страшной бессмысленной атаке на польском фронте тварюка под разухабистый гром оркестра сожрала весь их батальон, теперь же доберется и до него самого.

Красный командир ошибся, но не в марте 1923-го, согласившись на работу в Технической группе ЦК, а намного раньше. Не тогда ли, в начале сырого, стылого декабря 1919-го, когда узнал о расстреле товарища Полонского?

Краском прикрыл веки. Из бездонных глубин памяти пахнуло знакомой горькой гарью.

Горит черный костер!

* * *

– …Полонский, командир 1-го Стального кавалерийского, его жена, Семенченко, его адъютант. Затем товарищ Вайнер – он прежде в 1-м Екатеринославском полку служил, а еще товарищ Бродский, бывший военный инспектор. Их вчера расстреляли, 2-го декабря. Арестовали еще человек сорок, из них сейчас измену шомполами выколачивают…

Слушает атаман Нечай, сжимает кулаки, до боли, до хруста.

Не верит.

Зимой и весной этого страшного года в РККА начали стрелять командиров. Некоторых по суду, обвинив в абсолютной ерунде, большинство же просто так, в порядке дружеской беседы. Поговаривали, что не по душе товарищу Троцкому излишне самостоятельные «партизаны». Уже попав к Махно, Нечай узнал, что пуля нашла товарища Щорса, навстречу которому прорывалась Южная группа. Враги стреляют в лицо, начдива убили в затылок.

В декабре «партизанов» стал расстреливать Махно. Товарищ Полонский и все остальные прежде служили в Красной армии, взглядов своих большевистских не скрывали, и никто этим их не попрекал. Теперь же, выходит, они изменники? И все прочие, с кем сейчас товарищ Голик, начальник контрразведки Повстармии, беседы душевные ведет? От черного огня несло трупным смрадом. Как понять? Или товарищ Махно не герой революции, а обычный бандит, только с тачанками?

Чего молчишь, комиссар?

– Не бандит он, – хмурит брови комиссар. – Был бы бандитом, чего ему желать? Степь да воля, добыча да песни у костра. А теперь? Не Украину он освобождает, а территорию под себя гребет. Катеринослав у него вроде столицы, в столице же той – власть, а никакая не «анархия». Вот тебе штаб, вот – контрразведка. Начальников не любишь? Так посмотри на Махно, кем он стал? Петлюра от России кусок отрезать хочет, и этот хочет. У Деникина царство царя Антона, а здесь – царя Нестора. Вот тебе и вся свобода. Не веришь мне – глаза протри да взгляни повнимательней.

Смотрит атаман Нечай, не видит ничего. Черное пламя перед глазами, густое, душное. Догорает вольная степная Утопия.

– Завтра уходим всем полком, – решает комиссар. – На север прорвемся, к Полтаве, там уже наши. Начальству и ЧК доложим, что из Южной группы мы, к Киеву шли да не попали, и будет это самая настоящая правда. Ты молчи, я сам за всех скажу и телеграмму, кому следует, отобью. Не пропадем!

Не спорит атаман Нечай, в темное пламя смотрит. Прощается.

Черный костер, черная память…

2

– «Героический подвиг героического экипажа», – с выражением прочел Виктор Вырыпаев, держа страницу «Правды» на весу, чтоб сподручнее разбирать было, – «Не оскудели доблестью сыновья рабочего класса страны Советов. На земле, на море и в небесах несут они бессонную вахту…» Та-а-ак, уже интересно. Чего там эти вахтеры натворили?

Отхлебнул чаю, зашелестел газетой.

– Это про дирижабль, – сообщила Ольга Зотова, ставя пустую кружку на подоконник. – Вчера «Красная звезда» с аэростатом столкнулась. «Парасоль»-корректировщик из Хамовников улетел, недоглядели товарищи военные. А эти герои его поймать решили. Оболочку порвали, двигатель сожгли, хорошо хоть сами живы остались.

– «…Чем нанесли очередной удар зловещей контрреволюционной гидре, бряцающей своим ржавым оружием», – наставительно заключил батальонный, складывая газету. – Нам на когда назначено?

Вопрос явно предназначался Семену Тулаку, но тот, удобно устроившись за столом, целиком углубился в чтение.

– В полдвенадцатого в приемной у товарища Товстухи, – ответила вместо него замокомэск. – Если хотите, могу перезвонить. Коммутатор, номер 034.

Вырыпаев покачал головой и, присев за стул, взялся за многострадальный доклад. Но поработать не удалось. Семен отложил только что прочитанный документы, неспешно встал, приподнял здоровой рукой парализованную кисть, долго прятал ее в карман.

– Товарищ Зотова, погляди-ка чего там в коридоре.

Ольга, ничуть не удивившись, шагнула к двери, растворила ее сильным рывком, выглянула.

– Чисто, товарищ Тулак.

– Тогда читаем.

Семен взял со стола несколько тонких машинописных листков, приподнял повыше.

– Опять в «Известия» сунули. Ловко вражины работают. Только, чур, не шуметь, прочитал – передай товарищу.

Листки пошли по рукам. Озадачив сослуживцев, цыганистый вернулся за стол и взял из папки очередную бумагу. Несколько минут царило полное молчание.

– Нет! – внезапно выдохнул Вырыпаев. – Не верю! Они там что, с ума сошли?

* * *

– «…Если проанализировать практику руководства партией и страной со стороны Сталина, вдуматься во все то, что было допущено Сталиным, – негромко читала замокомэск, – убеждаешься в справедливости опасений Вождя. Те отрицательные черты Сталина, которые при Вожде проступали только в зародышевом виде, развились в последние годы в тяжкие злоупотребления властью со стороны Сталина, что причинило неисчислимый ущерб нашей партии…»

– Дальше, дальше! – нетерпеливо перебил Вырыпаев. – Это все болтовня, ни одного факта. Ниже!

– «Сложилась практика массовых репрессий по государственной линии сначала против троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев, давно уже политически разбитых партией, а затем и против многих честных коммунистов, против тех кадров партии, которые вынесли на своих плечах гражданскую войну, первые, самые трудные годы индустриализации…»

– Какие репрессии?! – альбинос резко вскочил, дернул шеей. – Провокация! Бред!..

– «…Сталин ввел понятие «враг народа». Этот термин сразу освобождал от необходимости всяких доказательств идейной неправоты человека или людей, с которыми ты ведешь полемику: он давал возможность всякого, кто в чем-то не согласен со Сталиным, кто был только заподозрен во враждебных намерениях, всякого, кто был просто оклеветан, подвергнуть самым жестоким репрессиям, с нарушением всяких норм революционной законности. Это понятие «враг народа» по существу уже снимало, исключало возможность какой-либо идейной борьбы или выражения своего мнения по тем или иным вопросам даже практического значения…»

– Положим, первых «врагов народа» еще в 1917-м оприходовали, – негромко проговорил Семен Тулак. – Но по новому кодексу за антисоветскую агитацию предусмотрена исключительная мера.