Читать книгу "Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс"

Что-то в высказывании Луизы меня смущает. Я укрываюсь измятой простыней.

— Ладно, поговорим позже. Я должна что-то выяснить?

— Нет. Нам не нужно возбуждать его подозрения.

— Какие?.. Что мы любовники или что Джованна опять к тебе обратилась?

— О нет, можешь сказать мужу, что мы любовники, — говорю я полушутя. Плоская шутка. Мы не столько смеемся, сколько фыркаем.

Я провожаю Луизу до двери:

— Я от тебя без ума. Иногда я думаю: будь что будет, мне все равно, потому что у меня нет тебя. У тебя такого чувства в отношении меня не будет никогда, ведь так? — Риторический вопрос, следующий за бессмысленным признанием.

Луиза улыбается:

— Ты чересчур драматизируешь. Как всегда. Все будет превосходно.

Дверь закрывается. Сажусь за столик, прихватив банку пива из мини-бара. Начинаю рисовать каракули на гостиничной бумаге. Смотрю в окно на город. Пытаюсь подсознательно складывать слова. Автонаписание. Метод, который в основном применяют к травмированным. Мне же нужно вдохновение. Без толку занимать деньги у Луизы, потому как все ее поступки оставляют следы, которые ведут прямо к Алессандро, а на него надежды нет. Нужно составить какой-нибудь план, чтоб обойтись без Луизы.

Есть моя дорожная страховка, действительная для меня и спутника. Билеты и документы для проезда в течение двадцати четырех часов. За это время необходимых справок навести не успеют. А если захотят справки навести, то что выяснят-то? Имя мы ей придумаем. Джованна садится в самолет и — нет ее. А если вдруг нам понадобится подтвердить ее личность до того, как нас снабдят документами? Все украли: у нас ничего не осталось, а ей обязательно нужно обратно в Лондон, ну просто срочнее срочного. Зачем? Дело личное. Речь идет о жизни или смерти? Да, по сути, так и есть. Ладно. Но можно ли это устроить в Неаполе? Не потребуется ли какое-нибудь уведомление от полиции, что мы сделали заявление об ограблении? Это слишком опасно для Джованны. А если Луиза? Ее наверняка узнают. Так не получится. Мне нужен сообщник. Например, та девушка, которую я встретил на Каподимонте. Как там ее звали? Жюль. Она бы помогла. Ей немного адреналина не повредит. Только удастся ли отыскать ее в большом городе?

Я ложусь на кровать. Эх, если бы британцы не были так помешаны на всяких удостоверениях, девчонка могла бы добраться на поезде до Парижа, а там сесть на экспресс «Евростар». На границе между Францией и Италией паспортного контроля нет. Но дальше Ватерлоо ей не проехать. Включаю телевизор и щелкаю пультом, пока не нахожу всемирную службу Би-би-си. Новости на английском. Приятно слушать знакомую речь. Я принимаюсь искать канал с местными новостями. Минут пятнадцать потратил, пока они не появились на экране. Девять человек. Фото их занимают весь экран: три ряда по три снимка. Мне раньше не удавалось хорошенько их рассмотреть. Обыкновенные ребята, немногим постарше Сальваторе с Гаэтано, в остальном ничем от них не отличаются. Небритые, немытые. Фотографировали их в полиции, наверное, после того, как ребята несколько дней пробыли в заключении и стали похожи на настоящих уголовников. Саварезе мало чем отличается от остальных: да, на вид не дурак, в глазах уверенность в отличие от остальных восьмерых, но нет в нем необъяснимой притягательности Сонино. Веры во всемогущество каморры в Саварезе не заметно. Фото исчезают, появляется ведущий. Упомянул Алессандро, потом Сонино и Саварезе. Все остальное для меня — мрак. Голос ведущего серьезен, ничто не указывает на сенсационность информации. Кажется, ничего особенного не случилось. Надо будет попозже позвонить. После новостей идет прогноз погоды. Насколько могу разобрать, грозовые тучи собираются над Неаполитанским заливом.

7

И снова меряю шагами свою комнату. Хочется позвонить Луизе, выяснить, что известно Алессандро. Что, по его мнению, произойдет завтра? Решена ли уже судьба обвиняемых? Еще неделю назад не было бы ничего проще: взял да и позвонил. И сам бы его расспросил. Но только не теперь: я отягощен чувством вины. Я не могу позвонить Алессандро, потому что переспал с его женой. Я не хочу ему звонить, потому что из-за него избили Джованну. Я хохочу во весь голос, стоя на балкончике. Семейство напротив ужинает, и все оборачиваются. Смех мой насыщен горькой иронией, эхо его долго скачет вверх-вниз по улочке. Мне нужно выйти, прогуляться, поесть и выпить.

Направляюсь к пиццерии в Испанском квартале, которую отыскал через несколько дней после приезда. Я уже не пугаюсь всего подряд, как раньше, изменилась моя оценка опасности: теперь я понимаю, чего на самом деле следует остерегаться. Ограбить могут, зато лицо в кровавое месиво не превратят. И никто не убьет. По истечении четырех недель я перестал вести себя как турист. Каждое заведение, мимо которого я прохожу, попадая в поток света, выплескивающегося на тротуар, кажется мне подходящим местом, но все занято семьями в три, а то и в четыре поколения, по уши ушедшими в миски с макаронами. Неужто и дом Саварезе так же выглядит по вечерам? Начинаю думать, что никакого ресторанчика и не было и я просто по ошибке забрел в чей-то дом, где меня угостили пиццей и вином. Наконец нахожу ту самую пиццерию, приткнувшуюся в сторонке на уходящей вниз узкой улочке сразу за Римской улицей.

Народу полно, не как в прошлый раз. Хозяин-пекарь с челкой, опускающейся на глаза, не знает устали. Он похож на изготовившегося к бою фехтовальщика. В одной руке тесто для пиццы в форме круга, в другой длинная деревянная лопатка, которой он искусно укладывает готовую пиццу в жаркую печь.

Сажусь за единственный свободный столик. Заказываю пиццу с морепродуктами, минеральную воду, пиво. Пиво меня успокаивает, понемногу ситуация начинает казаться не такой уж отчаянной или по крайней мере неразрешимой. Потребуются лишь воля и деньги. Прежде всего — воля. Особенно здесь, в Неаполе. Воля без жалости. Кто обладает ею в большей степени, тот убивает больше соперников, чем другие. Не уверен, что устоял бы в этом состязании. Мой последний по-настоящему безнравственный поступок выразился в соитии с другой женщиной, хотя у меня была подружка. Мой единственный по-настоящему жестокий поступок состоял в том, что я расквасил нос парню, с которым она переспала, когда все узнала. Совсем не та квалификация, чтобы тягаться с каморрой. Потом я осознаю, что уповаю на благоразумие семейства Саварезе. Они измордовали Джованну, узнав, что она собралась бежать, и, чтобы остановить ее, прибегли к устрашению: мне понятно, как к такому решению приходят подобные личности. С другой стороны, стоит девчонке убежать, лишив своих родственников возможности влиять на нее, — и они поймут, что так будет лучше, во всяком случае, для нее самой. Неубедительно! С чего бы им рассуждать таким образом, когда утеряна возможность влиять? Бессмысленно пытаться угадать, на что пойдут эти люди, исключая насилие и месть. Память их, представляется мне, также крепка, как и их чувство чести, они не забудут и не смирятся с побегом Джованны только потому, что ее нет поблизости.

Эти мысли заводят меня в тупик и вызывают приступ клаустрофобии. Мне хочется выйти на улицу. Вываливаю на столик кипу лир и ухожу. Пересекаю Римскую улицу и иду вниз, к причалу. Тут прохладнее. Отыскиваю лавочку и ложусь. Надо мной одно-единственное облачко, белое-белое и мягкое. Кажется, оно потерялось, отбилось от стайки облаков. Облачко стоит на месте, несчастное и обездвиженное. Кручу головой в поисках других облаков, но их нет и следа, даже далеко в море, даже по склонам Везувия. Прогноз погоды предсказывал ранние грозы. Стоит ли хоть что-то предсказывать в этом уголке мира?