Читать книгу "Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Фрэнсис Флинн"

— Его святейшество писал, что евреи не могут разносить чуму, поскольку сами умирают.

Эверард стукнул себя пальцем по носу:

— Но не так много, как мы, а? Почему, как вы полагаете? Потому что они качаются туда-сюда, когда молятся? Потому что каждую пятницу проветривают спальни? Кроме того, каббалисты презирают своих соплеменников так же, как и нас. Они такие же скрытные, как и масоны, и не позволяют другим евреям изучать тайные скрижали. А «тайные скрижали» могут быть чем угодно. Дьявольскими заклятиями. Рецептами для отравления. Чем угодно.

— Нам следует поставить стражу вокруг колодца, — сказал Клаус.

— Майер, — сказал Грегор, — у нас здесь нет евреев.

— Но есть они. — И Клаус указал на Ганса, который, хотя и не пил пива, решил послушать, о чем говорят, и сидел рядом. — Как раз вчера я видел одного, по имени Захарий, он стоял у колодца.

Грегор фыркнул:

— Ты сам-то слышишь, что говоришь? Стоял у колодца? Мужчины так и просидели за столом, покрытым пятнами из-под пивных кружек, ничего толком не решив. Ганс же после сего заметил:

— Теперь я понимаю, как народ может прийти в возбуждение. — А затем, еще поразмыслив, добавил: — Вот, только если они попытаются изгнать крэнков, так же как евреев, я не поручусь за последствия.

* * *

На День святой мученицы Агаты[176]Дитрих прочитал мессу в одиночестве. Был повод помолиться за больных и увечных. Вальпургию Хониг лягнул осел. Старший сын Грегора, Карл, слег в горячке. А Франц Амбах обратился к нему с просьбой помолиться за упокой своей матери, прошлым месяцем отошедшей в мир иной. Дитрих попросил также заступничества св. Христофора за благополучное возвращение Бертрама из Базеля.

Священник вновь возблагодарил Господа за то, что чума ушла в Англию, а не в альпийские леса. Грешно было радоваться страданиям других, но от них зависела участь Оберхохвальда, и только потому он позволил себе подобные мысли.

— Meménto étiam, Dómine, — стал молиться он, — famu-lórum famularúmque tuárum Lorenz Schmidt, et Beatrix Ambach, et Arnold Krenk, qui nos praecésserunt cum signo fidei, et dórmiunt in somno pacis.[177]— Он невольно спросил себя, прав ли в отношении алхимика крэнков. Тот определенно умер с зажатым в руках «символом веры», но самоубийство — всегда препятствие на пути в Царствие Небесное. Однако Господа могла разжалобить не сама трагедия, а скорее благо, произошедшее из нее. Видя, какое сильное воздействие на гостей оказала смерть их товарища, многие хохвальдцы, прежде остерегавшиеся или боявшиеся крэнков, теперь приветствовали их открыто, если не с теплотой, то с менее явной враждебностью.

Убрав на место священные сосуды, Дитрих решил пройтись до домика Терезии. Последнее время он все подыскивал подобающий повод для визита. Вчера она рассказала ему о ноге Вальпургии и о том, как вправила кость на место. Дитрих поблагодарил ее и уже хотел продолжить разговор, но Терезия только опустила голову и захлопнула ставни.

Теперь она, наверное, осознала, как ошибалась насчет крэнков. Если вспомнить ужас, обуявший его самого при первой встрече с ними, то было легко простить Терезии ее чуть затянувшийся страх. Она признает свою ошибку, вернется в пасторат и к своим хлопотам по хозяйству, а по вечерам, прежде чем ей отправиться домой, они будут как прежде вместе лакомиться сладкими пирогами, и он почитает ей из De иsu partium или Hortus deliciarum.[178]

* * *

Дитрих застал Терезию за перебором каких-то растений для засушки. Их она выращивала в глиняных горшках на подоконнике. Девушка коротко поклонилась священнику, когда тот вошел, но занятий своих не прервала.

— Как дела, дочка? — спросил Дитрих.

— Хорошо, — тихо прозвучал ответ.

Священник задумался о том, как перевести разговор на тревожащую его тему, чтобы это не звучало как упрек.

— Сегодня никто не пришел на мессу. — Но это как раз и был упрек, ибо прежде Терезия посещала службу ежедневно.

Она не подняла головы:

— А они были?

— Ганс и Готфрид? Нет.

— Хороших новых прихожан ты впустил в храм.

Дитрих уже открыл рот, чтобы возразить — в конце концов, мало кто вообще посещал дневную мессу, — но потом счел за благо заметить вместо этого, что погода теплеет. Терезия пожала плечами:

— Фрау Грюндзау не видела тени.

— Гервиг говорит, будет еще один холодный год.

— Старому Одноглазому каждый следующий год кажется холодным.

— Твои… Как поживают твои травы?

— Вполне неплохо. — Она прервалась и подняла взгляд. — Я молюсь за тебя каждый день, отец.

— А я за тебя.

Но Терезия только тряхнула головой:

— Ты крестил их.

— Они желали этого.

— Это насмешка над таинством святого причастия! Дитрих протянул руку и схватил ее за рукав:

— Кто говорит тебе обо всем этом? Терезия вырвалась и отвернулась:

— Пожалуйста, уходи.

— Но я…

— Пожалуйста, уходи!

Дитрих вздохнул и повернулся к выходу, где застыл на секунду, положив руку на засов и словно чего-то ожидая, но Терезия не окликнула его. Ничего не оставалось как уйти, закрыв за собой дверь.

* * *

Манфред вернулся из Бенфельда на Сексагезиму,[179]угрюмый и неразговорчивый. Когда Дитрих появился в доме сеньора, то застал герра изрядно напившимся.

— Война может быть почетной, — сказал Манфред без предисловий, после того как Гюнтер захлопнул дверь скрипториума, и священник с господином сели поближе друг к другу. — Противники облачаются в доспехи, встречаются в приятном обоим месте, берут оружие, которым заранее договорились биться, и затем… Пусть Бог будет на стороне правого! — Он отсалютовал бокалом, осушил его до дна и наполнил вновь из кувшина превосходным вином. — Пусть Бог будет на стороне правого… Выпей со мной, Дитрих!

Священник принял бокал, хотя сделал всего лишь один маленький глоток: