Читать книгу "Сокровища Рейха - Томас Гиффорд"

Потом Анна погибла в Мюнхене во время бомбежки – она оказалась случайной жертвой войны, – и мой друг в плаще утешал меня, как мог. Он приходил ко мне на квартиру, иногда мы пили вместе шнапс, и нас теперь связывали весьма своеобразные узы. Для него задание по раскрытию «Белой розы» было лишь интерлюдией – он служил офицером связи, был очень молод, но уже известен и даже любим в верхах. Бывая в Мюнхене, он неизменно заходил ко мне. Благодаря ему Анне были организованы вполне пристойные похороны, хотя сам он с ней никогда не встречался.

Генрих рос здоровым, способным парнем. Сейчас он архитектор, живет в Риме, у него своя семья, мать он почти не помнит. Кстати, мистер Купер, вы с ним одногодки… Что же касается моего друга, мы так и сохранили до сих пор нашу дружбу. Он знает о моей жизни все, а мне не раз случалось оказывать ему услуги в разное время, поскольку я до сих пор имею доступ в определенные круги, куда ему путь закрыт. В конце концов, я служу новой республике, принимал участие в работе ряда европейских комитетов, занимавшихся вопросами научного планирования, сам много писал, а временами выступал в роли дипломата-дилетанта… Видите ли, я один из оставшихся в живых членов «Белой розы» – нас не так-то много, – и, вполне понятно, сейчас я в почете. А он с тех давних наших встреч в Английском парке так и остался моим другом… и я всякий раз выражал ему благодарность за то, что он сделал для меня.

Как бывший подпольщик «Белой розы» я даже был членом комитета, который принял решение установить мемориальную доску на здании университета в память о Гансе и Софи Шолль и профессоре Хуберте, отдавших жизнь в борьбе с фашизмом. Будущие поколения должны знать своих погибших героев, не так ли? Мы увековечили их память. Университет стоит в конце Людвигштрассе, и она делит университетскую площадь надвое. Левая половина теперь называется именем Ганса и Софи Шолль, а правая – именем профессора Хуберта. И это вполне заслуженно. Вы скажете – злая ирония? Да, ирония… но я нахожу, что вся моя жизнь все больше и больше становится иронией. Не далее как на прошлой неделе я пил кофе на этой самой площади вместе со своим другом в плаще – он отправлялся по делам в Лондон и поинтересовался, не надо ли что-нибудь передать Генриху… он в это время находился там, работая над одним проектом, который финансировали итальянцы. Мой старый друг всегда был чутким человеком. Этот мой друг, как вы наверняка уже догадались – Гюнтер Брендель. – Рошлер улыбнулся за линзами очков, которые с одной стороны прикреплялись к дужке клейкой лентой. Он сощурил глаза, протянул Питерсону миску с орехами.

– Какого черта вы все это нам рассказываете? – удивился Питерсон. – Неизвестно откуда узнали, кто я… а теперь выкладываете нам то, что должно быть вашей глубочайшей тайной. Во имя чего?

– На этот вопрос, к сожалению, я не могу вам ответить. Скажу одно: как бы там ни было, я ваш друг. Можете мне доверять. – Он благожелательно улыбнулся.

В дверях кухни появились кошки, облизывая с усов сливки. Рошлер откинулся в старой качалке, щелкнул пальцами, подзывая их к себе. Снова глотнул немного шнапса.

– Появление на сцене Лиз с самого начала заинтересовало меня. Впервые я встретился с ней за ужином у Бренделя в узком кругу, и она показалась мне чрезвычайно пассивной молодой особой. Гюнтер никогда не был женат, хотя ему уже перевалило за сорок. Ей же было лет двадцать пять. Она попала к нему на ужин почти случайно, как мне тогда дали понять… хотя впоследствии я не раз задумывался над этим.

Надо сказать, Гюнтер сильно увлекся ею, и это было удивительно, уверяю вас, поскольку его сексуальная жизнь всегда вызывала у меня некоторое сомнение. Он вдруг принялся горячо ухаживать за Лиз. Что касается ее, то она казалась целомудренной и была совсем неопытной, но скрывала свою неопытность под маской отрешенности, что Гюнтер, похоже, находил особенно привлекательным. Спустя полгода со дня их знакомства состоялась свадьба, которая была весьма знаменательным светским событием здесь, в Мюнхене. Гюнтер был человеком состоятельным, а Лиз – из хорошей семьи, коренной баварской породы. Грандиозная свадьба. Молодожены поселились в большом доме около Нимфенбурга и еще сняли просторную квартиру. Сразу почувствовав себя женой Гюнтера, Лиз стала проявлять подлинный интерес к искусству. Опера, балет, вернисажи, общество кинодеятелей – она неизменно появлялась всюду, спокойная, тихая, замкнутая.

Вероятно, я не принял бы в ней такого участия, если бы она не казалась мне столь подавленной. Гюнтер даже советовался со мной по поводу жены: он всегда помнил, кем я мечтал быть еще там, в Вене. Лиз выглядела несчастной, порой по нескольку дней не выходила из своей комнаты, была молчаливой и оживлялась, лишь когда они принимали гостей. Как-то Гюнтер спросил меня, не секс ли тому причиной – он доверял мне, понимаете, как только может доверять один человек другому, о котором знает все, – и признался мне в их с женой, как он выразился, половой несовместимости. Он спрашивал, не следует ли ей больше общаться с людьми помоложе. Тогда она перестанет вести затворнический образ жизни, не будет чувствовать себя столь одинокой. Я ответил, что он, конечно, понимает: оставить симпатичную молодую женщину в обществе молодых мужчин – в этом есть определенный риск. Он согласился: да, риск есть, он понимает, но это мало беспокоит его. – Рошлер развел руками. – Что было делать? Я не спорил: некоторое разнообразие в ее жизни могло пойти ей на пользу. После этого он совершил, на мой взгляд, невероятную глупость: стал толкать ее в объятия Зигфрида Гауптмана. Я никогда бы не поддержал его, если бы знал, что он имел в виду Зигфрида. По существу, тем самым Брендель вовлекал жену в свои наиболее секретные дела. Просто непостижимо! Однако, видит бог, он сделал это.

Рошлер встал, прошел по вытертому ковру к окну и отдернул занавески, затем повернулся к нам:

– Давайте выйдем, подышим воздухом…

Он шел ровным, быстрым шагом, держась безлюдной стороны улицы. Было прохладно, но дышалось легко. Голос Рошлера четко звучал в ночи.

– Зигфрид Гауптман очень богат, очень красив, к тому же он лидер небольшой, но могущественной группы баварской элиты, сосредоточенной здесь, в Мюнхене. Все они фашисты. Однако никто не знает, насколько обширны их планы. Известно одно: все они молоды и группируются вокруг Зигфрида Гауптмана. И этого человека Гюнтер избрал жене в друзья. – Он покачал головой. – Возможно, с его стороны это был чисто политический ход… направленный, вероятно, на сближение своих политических интересов с интересами Зигфрида. Как-никак Гюнтер в наши дни представляет настоящих нацистов в Германии… и, очевидно, чувствует, что соперничество между старыми и новыми нацистами слишком затянулось. Или, если взглянуть на это с другой, прагматической точки зрения, он хочет успокоить приспешников Зигфрида, усыпить их бдительность. Не исключено, что Гюнтер готовит своим юным друзьям «ночь длинных ножей». Он на все способен. Впрочем, на этот счет у меня лишь общие представления. Деталей я не знаю.

Мы прошли еще немного. Питерсон сопел на холоде. У меня голова шла кругом, от страха и любопытства мысли путались. Рошлер казался абсолютно невозмутимым.

– Это Лиз просила вас рассказать нам об этом?