Читать книгу "Противостояние - Юлиан Семенов"

Лебедев долго, профессионально, разглядывал фотографии, потом задумчиво сказал:

— Да разве нашу границу перейдешь?

— Вы хорошо ответили, Лебедев. Границу нашу не перейдешь, но кровью наследить при такого рода попытке можно…

— Наверное, пошел бы водою, — сказал, наконец, Лебедев. — Он великолепно плавал, мог долго держаться под водою, курил в редких случаях, только перед началом дела и после, а так здоровье берег. Нам выдавали жилеты, надул — на воде хоть неделю продержишься…

— Сколько сейчас градусов в море?

— Шестнадцать. Это для него как парное молоко…

— А вот вы грим в школе Гелена учили… Каждый обучался индивидуально или все вместе?

— Не помню уж… Кажется, все скопом.

— Вы под кого гримировались?

— Мне преподаватели советовали краской особенно не пользоваться, лучше, говорили, не бриться или усы отпустить — казацкие, книзу, очень меняет лицо. Парик наладили, черный как смоль, не узнаешь, даже если мимо пройдешь…

— А Кротов?

— Он наголо брился и отпускал бороду. Если времени нет, чтобы отпустить бороду, даже небольшую — ее легко оформить, надо всего дней пять не побриться, — разрешали клеить грим, с проседью, он тогда значительно старше своих лет выглядел. И еще его научили делать шрамы на лице, становился совершенно неузнаваем.

— А как он себя вел в критических ситуациях?

— Реакция моментальная: удар ножом или выстрел.

— Очень был сильный?

— Невероятно.

— Какие-то специфические, ему одному присущие приемы помните?

— Бил по темени рукоятью пистолета, очень любил парабеллум, но нам запрещали, снабжали ТТ.

— Какие-нибудь особые слова, запоминающиеся, ему одному присущие, употреблял?

— Да что-то не помню… Вроде бы нет, он старался быть неприметным, серым, чтоб, кто мимо прошел, на нем и глаза не остановил… Простите, а вы намерены меня привлечь в связи с вновь открывшимися обстоятельствами?

— Как свидетеля привлечем…

— Но судить его будут не здесь?

— Так мы ж его еще не поймали, — усмехнулся Костенко.

Лебедев долго смотрел на полковника немигающими главами, а потом ответил — с тяжелой, безысходной угрюмостью:

— Поймаете.

6

…Минут через десять после взлета Кротов поднялся со своего места первый раз. Бортпроводница вскинулась с кресла в хвосте самолета:

— Гражданин, просили ж со своих мест не подниматься!

— Девочке дует, — сказал Кротов просяще, — ребенку холодно.

— Местами поменяйтесь, дуть не будет.

— Я легочник, — ответил Кротов, — но не во мне дело, дайте дочке в окно смотреть, а то плакать начнет, пассажиров нервировать…

Бортпроводница покачала головой, но все-таки открыла занавеску. Кротов вошел в багажное отделение, чувствуя на себе взгляд девушки, открыл чемодан женщины так, чтобы из-за спины было видно его содержимое («ну, кулемы бабы, ничего и сложить не могут толком»), достал теплую кофточку, обернулся.

— Спасибо вам, — сказал он и вернулся на свое место.

Укрыв девочку, спросил:

— Ну теперь тепло?

— А мне не-е было хо-олодно, — протянула девочка, — мне хорошо было.

— А вот смотри, какая гора, — сказал Кротов. — Видишь, какая высокая?

— А кто на ней живет?

— Бараны пасутся.

— Там волшебник живет, — сказала девочка. — На высоких горах живут волшебники.

— А чего им там делать? — спросил Кротов, не спуская девочку с рук. — Волшебники на море живут, там, где пальмы растут.

— И на горах тоже, оттуда видней.

— Ты давай спи, волшебница, — сказал Кротов.

— Ой, она такая беспокойная, — сказала мать. — Не могу ее приучить днем спать, а в консультации была, врачи упреждали, что детям надо днем спать, не то нервы расшатаются.

— Спи не спи, все одно расшатаются, — усмехнулся Кротов.

Самолет вошел в облака, начало болтать, и Кротов подумал, что это тоже в его пользу. Пусть бы девка начала блевать, хоть тут зеленые пакеты воткнуты, все равно хороший будет повод встать, одежонку, мол, надо поменять, а то мучается доченька — сердце-то у вас есть?

Он глянул на часы, спросил соседку:

— Горшок везете?

— Так здесь же туалет.

— В туалете дребезжит все, испугается дочка…

— В сумке банка есть…

— Я принесу…

Женщина улыбнулась:

— Да как же в банку-то? Неудобно, люди кругом…

«Я уж ей не человек, — отметил Кротов. — Со мной уж как со своим. Ишь, кошки, все одним миром мазаны. Представляю, как орать обе будут, когда я начну. Это, между прочим, хорошо. Когда истерика и вопль — это делу помогает, это только слабонервных пугает, мне, наоборот, сил придает, спокойствия. Не зря батя учил: «Когда кругом шум, ты в себе спокойствие ищи. Особенно если бабы голосят. Ты тогда и начинай то, что задумал, мне их крик силы придает, я ж — ледокол, мне ли на вопли да сопли внимание обращать, мне идти вперед, по своему курсу. И тебе — тоже». Интересно, отчего ж я детей не люблю? Не злодей же я, нормальный человек, значит, о потомстве должен думать, чтоб помирать было не страшно… Это, наверно, мне в голову засело, когда батя велел матери в больницу идти. А мне потом сказал: «Пеленки воняют, корыто на кухне, бока все набьешь… Писку сколько? А толк? Вон и ты: подрастешь, станешь своею жизнью жить. Не зря говорят — «отрезанный ломоть». Человек — животное, а каждое животное рождено для того, чтобы свою судьбу прожить. И глаза-то не отводи: сейчас ты для матери пуп земли, а родился б еще кто — по боку, нет тебя, все младенцу, так что обиду не строй, тебе ж самому свободней жить, а то ухаживай, слушай, как орет, не велика радость. Свободу цени, Николай: как ветер должен жить. Захотел — снялся, чего себя привязывать? Один раз в мир пустили, так и пожить надо всласть». — «А ты, — спросил он тогда отца. — Ты-то привязанный, и я у тебя сын». — «А ты думаешь, я тебя хотел? Не сопи, не сопи носом, я правду говорю, сам знаешь, как отношусь к тебе. Бабы для меня нет, прими-подай-пшла вон, потому что отца твоего предала и прощения ей моего никогда не будет. А ты решай — с нею ты или со мной. Решай, я не люблю, когда нашим и вашим… Утрись! Как с мужиком говорю! Цени! Говоришь — «привязанный» я… Были б деньги… Тебя будут учить: «мол, труд, порыв» — это ты слушай и с силою не спорь, не перешибешь, но себе на ус намотай: сила — это все, а сила — золото, любое другое тленно».

Кротов глянул на часы.

«Нет, еще надо подождать, — размышлял он. — А может, нет? Может, пора? Сейчас мой чемодан лежит сверху, открыть его — секунда, — не должна теперь эта сука у меня за спиною стоять, я ж ее успокоил, она все высмотрела. Пора».