Читать книгу "Пока мы не встретились - Карен Рэнни"

Она собиралась вернуться к полудню, но они с Глинет никак не могли расстаться. Говорили о Гарри, о жизни, о будущем. Робби очаровал Кэтрин, она быстро сумела подружиться с мальчиком с помощью цукатов, которые сунула в ридикюль в Балидоне.

– Да, Монкриф рассердится. Это уж точно, – поправляя перчатки, пробормотала Кэтрин. – Тут уж ничего не поделаешь, Питер. Я и сама боюсь.

Оглянувшись, Питер бросил на нее недоверчивый взгляд.

Теперь, когда судьба Глинет определилась, Кэтрин поговорит, наконец, с Монкрифом.

Когда подъехали к Балидону, Кэтрин услышала, что кто-то хрипло ее окликнул. Она выглянула из кареты и увидела замерзшего лакея, который подпрыгивал то на одной ноге, то на другой, пытаясь хотя бы немного согреться.

– Ваша светлость! – радостно воскликнул лакей и протянул Кэтрин шкатулку. – Мне приказали передать вам это, как только вы приедете.

Кэтрин взяла у него из рук тяжелый предмет. Она отлично его помнила – видела у Монкрифа в библиотеке. Даже заглянула внутрь, пытаясь найти ключ от ящика.

В шкатулке оказалась связка ее писем. Захлопнув крышку, Кэтрин крикнула лакею:

– Господи, ну иди скорее в дом! Герцог вовсе не хотел, чтобы ты замерз до смерти.

Выражение страха в его глазах не исчезло. Кэтрин уже и сама начала бояться. У дверей ее встретил Уоллес.

– Где Монкриф? – спросила она.

– В библиотеке, ваша светлость. Герцог приказал сообщить ему о вашем возвращении сразу же.

Значит, разговор состоится раньше, чем она рассчитывала.

– Уоллес, зажги свечи в часовне.

Дворецкий отдал распоряжение, и замерзший лакей припустил по коридору восточного крыла. Кэтрин снова обратилась к Уоллесу:

– Скажи Монкрифу, что я сейчас буду.

Приказ не вызвал у дворецкого никакого энтузиазма. Похоже, Уоллес тоже не желал попадаться на глаза разгневанному хозяину. Кэтрин вздохнула – разговор будет нелегким.

Часовня располагалась в противоположном от герцогского кабинета крыле. С главным зданием ее соединял узкий коридор. Часовня представляла собой миниатюрную копию готического собора с контрфорсами и высокими арочными сводами. В стенах располагалось восемь цветных витражей. При дневном свете они отбрасывали разноцветные блики на мозаичные полы и прихожан, возносящих хвалу Господу.

Однако сейчас был уже поздний вечер, и лакей зажег алтарные свечи. Их меняли каждый день, так чтобы высота свечей оставалась постоянной, независимо от того, как быстро они сгорали. Их мерцающий свет отражался в золоте алтарных икон и канделябров, отбрасывал дрожащие тени на древний запрестольный образ из слоновой кости.

Кэтрин присела на мягкую, украшенную резьбой скамью и невольно задумалась: о чем же молились здесь предки нынешнего герцога Лаймонда? Богатство не может уберечь человека от душевной боли и отчаяния, но оно отделяет хозяев Балидона от простых смертных.

Даже скромное благополучие Кэтрин в Колстин-Холле оказывало такое же действие. С ней редко заговаривали, разве что отвечали на вопрос или приветствие. Даже когда был жив Гарри, Кэтрин в основном была одна. Наверное, именно поэтому она очень дорожила их перепиской, находя в ней общение, которого ей так не хватало.

Кэтрин взяла со скамьи шкатулку со своими письмами, снова ее открыла и вдруг заметила, что на дне лежит еще одно письмо с хорошо знакомым ей почерком. Отложив всю стопку, Кэтрин взяла в руки послание Монкрифа и несколько минут не решалась его вскрыть.

Справившись с робостью, Кэтрин решительно взломала печать и развернула единственный листок. Письмо было написано не так размашисто, как прежние. Видимо, Монкрифу надо было слишком много сказать ей.

«Моя любимая Кэтрин», – начиналось письмо. При этих словах ее сердце болезненно сжалось.

«Я решил возвратить тебе эти письма только под давлением обстоятельств. Конечно, они твои, ибо ты их написала, но каким утешением они были для меня! Пока я был в Северной Америке, они служили мне путеводной звездой ко всему, чем я дорожил в своей жизни. Я читал и перечитывал их, пока не выучил наизусть. Я полюбил женщину, которая их написала. И это, моя драгоценная Кэтрин, оказалось моей самой большой ошибкой».

Руки Кэтрин задрожали. Чтобы успокоиться, она сделала глубокий вдох и лишь тогда продолжила читать:

«Эти месяцы в твоем обществе показали мне, как ограничены, были твои письма. Они не могли передать твоего смеха, блеска в твоих глазах. Из них нельзя было узнать о твоей доброте, о милой привычке закатывать глаза, когда ты сталкиваешься с мелкими неприятностями.

Случилось так, что сначала я влюбился в твои слова и только потом – в тебя».

Подпись стояла другая, Кэтрин на мгновение удивилась, потом улыбнулась. Она осторожно свернула письмо, положила его на дно шкатулки и вынула из стопки другое. Странно, что она помнила каждую написанную им фразу, и совсем забыла то, что писала сама.

«Мой дорогой!

Вчера я видела малиновку, хорошенькую маленькую птичку, в окружении воробьев и посочувствовала ей, сама не знаю почему, но затем поняла – она тоже была одна среди чужих. Конечно, малиновка с ее чудесным хохолком выглядела очень нарядно, но воробьи были вместе.

О Господи! Глупо завидовать воробьям».

Кэтрин улыбнулась, припомнив, наконец, то утро, когда написала эти слова. Ей было так грустно, она так сильно тосковала о нем.

Кэтрин начала читать вслух, как часто делала раньше, чтобы убедиться, что слова не звучат слишком сентиментально или жалостливо.

«Я так о тебе беспокоюсь. В сердце Северной Америки зимы суровы. Я лежу в спальне, слушаю завывания бури и думаю о том, каким опасностям ты подвергаешься в этой дикой, бескрайней стране. Я раздобыла карту и теперь часто ее разглядываю, пытаясь представить тебя среди этих чужих просторов».

Ее слова подхватил голос вошедшего в часовню Монкрифа:

– «Береги себя ради меня! Я запрещаю тебе любое геройство!»

Кэтрин аккуратно сложила письмо и отложила его в сторону. Монкриф протянул ей руки, Кэтрин вложила в них ладони. Монкриф помог ей встать.

– «Постоянно вспоминай, – продолжал он, – что главное для тебя – вернуться домой, ко мне, вернуться живым и невредимым».

– Монкриф, любимый! – воскликнула Кэтрин, тщетно пытаясь удержать слезы.

– Это ведь я писал тебе эти письма, я, а не Гарри.

– Я знаю.

Монкриф приподнял бровь:

– Знаешь?

– Почерк на пузырьках с лекарствами был такой же, как в письмах.

Монкриф долго смотрел на нее, потом тряхнул головой.

– Я боялся, что ты не вернешься.

– Как ты мог так подумать?