Читать книгу "Шоколадная принцесса - Габриэлла Зевин"

Так что меня заключили под домашний арест, в то время как власти совещались, что же со мной делать. Меня не послали в «Свободу» после того, каким фиаско закончилось мое предыдущее там пребывание.

Что еще я могу вам рассказать? Ах да, Лео. Мое домашнее заключение только началось, как пришла весточка от Юджи Оно. Брат добрался до Японии и был в безопасности среди монахов у горы Койя. По крайней мере, наши мучения были не напрасны. По телефону Юджи спросил меня, не надо ли мне чего-нибудь еще; я сказала, что нет. Он и так мне очень помог.

И вы, конечно, хотите узнать, как же Вин. Чарльз Делакруа сделал так, что я не смогла увидеться с Вином в больнице, и позаботился о том, чтобы до него не доходили звонки и все, что я пыталась сказать ему. Он не упустил ни одной мелочи, и думаю, подобная тщательность в своем роде достойна восхищения.

Я прочла в газетах, что пуля попала в вертлужную впадину на бедре и что теперь нога Вина была заключена в каркас из металлических штырей и штифтов. Он поправится, но Скарлет сообщила мне, что ему очень больно. Она также сказала, что вокруг него круглые сутки дежурит охрана. «Теоретически, — сказала однажды Скарлет, когда зашла ко мне домой, — это нужно затем, чтобы охранять Вина, но на самом деле Чарльз Делакруа хочет быть уверенным, что Вин не попытается связаться с тобой».

И как всегда, я могла понять его решение. Менее чем за год два моих парня попали в больницу. Я чувствовала себя чем-то вроде чумы. Если бы у меня был любимый сын, я бы тоже старалась оградить его от такой девушки.

— Но угадай, что? — спросила Скарлет.

— Что?

— У меня есть записка для тебя. У него было мало времени.

Она вручила мне письмо. На клочке чистой марли было накорябано следующее:

«Дорогая Аня, не слушай отца. Пожалуйста, приходи, если можешь. Я по-прежнему люблю тебя. Конечно, люблю. Вин».

— Я могу передать с тобой письмо для него?

Скарлет задумалась.

— Ну, доставить ему письмо будет труднее. Охрана запрещает проносить что-либо в палату. А если они заметят, что у меня твоя записка, меня больше не пустят к нему. Почему бы тебе просто не передать что-нибудь через меня?

— Скажи ему… — Что тут можно было сказать? Что мне чрезвычайно жаль? — Скажи ему спасибо за письмо.

— Спасибо за письмо! — передразнила Скарлет. — Ну конечно!

Через две недели после стрельбы мне позволили выйти из-под ареста, чтобы встретиться с советом школы. Сопровождал меня Саймон Грин. На совете решалось, стоит ли мне позволить учиться в Школе Святой Троицы на будущий год.

Я не буду загружать вас излишними подробностями, но по итогам голосования одиннадцатью голосами против одного было решено исключить меня из школы. (Единственный голос в мою пользу был от старой доброй доктора Лау.) Главным поводом (невзирая на множество нарушений правил школы — драки, неподчинение, постоянные прогулы) стало то, что у меня было оружие, из которого я и стреляла в Джекса. Очевидно, они не хотели, чтобы на школьном дворе велась стрельба.

Мне разрешили завершить этот год обучения дома, но сказали, что после мне придется найти себе другую школу. Я внесла и этот пункт в список необходимых дел.

Решение школы? Честно говоря, я не могу с ним не согласиться.

По пути домой из школы я спросила Саймона, не можем ли мы остановиться у больницы.

— Ты думаешь, это хорошая идея? — спросил он. — Чарльз Делакруа более чем ясно показал свое отношение к тебе.

— Пожалуйста, — умоляла я. (Папа обычно говорил, что единственное, ради чего стоит просить, это жизнь, но, может быть, он ошибался. Может быть, любовь иногда тоже стоит того, чтобы ради нее умолять.) — Пожалуйста.

По моему лицу потекли слезы, я захлюпала носом. Вела себя как ребенок, выглядела отвратительно и жалко. У Саймона Грина было мягкое сердце, и он был наивен, как его имя,[9]так что в конце концов пожалел меня.

— Хорошо, Аня, мы попытаемся.

Мы поднялись на лифте в детское отделение. Как нелепо было то, что высокий, уже выглядящий взрослым Вин все еще считался ребенком. Нам повезло, было время обеда, так что у палаты Вина охрана отсутствовала. Мы постучались в дверь (она была оранжевой и с аппликацией в виде пляжного зонтика; думаю, ее приклеили, чтобы показать, что лето совсем близко, даже если вы прикованы к больничной койке).

— Войдите, — сказал женский голос. Я толкнула дверь. На кровати никого не было, а на стуле у окна сидела мать Вина. Я думала, что она прогонит меня, как только увидит, но она не стала этого делать. — Вину делают рентген. Пожалуйста, присаживайся, Аня.

Нас с Саймоном не надо было упрашивать. Я знала, что мать Вина делает мне одолжение, так что я приложила все усилия, чтобы вести приятную светскую беседу.

— Как поживают ваши апельсины?

— Отлично, спасибо, — рассмеялась миссис Делакруа. — Я хочу, чтобы ты знала, что считаю поведение Чарли совершенно диким. В том, что случилось, нет твоей вины; кроме того, твоя смекалка спасла Вину жизнь.

— Поведение мистера Делакруа выглядит не таким диким, если учесть, что именно я поставила Вина в такую ситуацию, — была вынуждена сказать я.

— Наверное, да… Но никто не совершенен, я считаю. Посиди тут недолго; Вин скоро вернется, и я знаю, что он захочет тебя увидеть. Кстати, «захочет увидеть» — слишком мягкое выражение.

В палате не было других стульев, так что мы с Саймоном сели на кровать. В основном говорили они двое, а я слишком волновалась, чтобы поддерживать беседу.

Наконец дежурный вкатил кресло-каталку Вина в комнату. Он был одет в футболку и спортивные штаны. Одна штанина была отрезана, чтобы не мешать черной металлической конструкции из штырей удерживать вместе бедро и ногу.

Мой красавец Вин. Я хотела перецеловать все его раны, но его мать и мой адвокат были в палате. Так что вместо этого я начала рыдать.

Это с ним сделала я, пусть даже не своими руками, но во мне крылась причина его нынешнего состояния.

Травма Вина была далеко не такой ужасной, как то, что случилось с Гейблом, но я чувствовала боль Вина как свою. (Думаю, причина была в том, что я любила его.)

— Пусть дети поговорят наедине, — сказала миссис Делакруа. — Охранники вернутся после обеда. — И они с Саймоном вышли в коридор.

Поначалу я даже не могла смотреть на него — он выглядел таким хрупким. Неудивительно, что отец хотел запереть его от всего мира.

— Скажи что-нибудь, — мягко попросил Вин. — Ты же не можешь стоять тут, ничего не говоря и не глядя на меня. Я подумаю, что больше не нравлюсь тебе.

— Я так испугалась, — сказала я наконец. — И так переживала за тебя. А потом они запретили мне появляться тут, и звонить тебе, и как-нибудь еще связываться с тобой. А теперь я тут, а ты изранен и болен. Тебе очень больно?