Читать книгу "Дороги и люди - Константин Багратович Серебряков"

не самоцельна, ибо всегда является слугою мысли, осваивающей мир, вскрывающей связи времен, событий, явлений, предметов. Метафора, как и лирика в целом, является, говоря словами Гоголя, проявлением «верховной трезвости ума»...

Тут я повторил Симону Ивановичу вторую половину своего вопроса о различии поэтического образа в лирике и стихотворном эпосе.

— Это разграничение, — сказал он, — думается, очень условно, и нужно оно, на мой взгляд, больше литературоведам и теоретикам литературы, чем поэтам и их читателям. Разумеется, имея в виду эту условность, можно сказать, что в лирике доминирует непосредственное отношение автора к действительности, а в поэтическом эпосе преобладают объективные картины и образы мира, но в обоих случаях нельзя отделить субъект от объекта и речь должна лишь идти о преимущественном акценте. Спор о «самовыражении», возникший в свое время, неудачен, по-моему, из-за того как раз, что стали противопоставлять друг другу оба возможных и закономерных акцента. Но ведь, выражая себя, поэт — если он, разумеется, не отгораживается от мира, живет его заботами, вдохновляется его передовыми тенденциями, — отражает и мир, им воспринимаемый, так же как, отражая мир, он выражает и свое отношение к нему. Не случайно возникло само понятие лирического эпоса для точной характеристики тех произведений, в которых на равных началах идет речь о времени и о себе.

Я воспользовался наступившей паузой, чтобы напомнить Симону Ивановичу тему, обсуждавшуюся незадолго до моего приезда к нему в «Литературной газете», — о сюжетной и бессюжетной, лирической и повествовательной поэме, и спросил его мнение на этот счет.

— Спор этот закономерен, если он обогащает поэта многообразным опытом. Поэзия отнюдь не монополизация того или иного жанра или жанровой разновидности. В любом случае, если говорить о поэме — будь она сюжетной или повествовательной, — она не должна быть зарифмованной прозой. То, что может быть выражено прозой, не должно выражаться поэзией. Ибо сами принципы повествования в поэзии иные, чем в прозе. Да и сюжет-то далеко не всегда является в поэзии свидетельством эпичности. Ведь существуют сюжеты, если можно так сказать, метафорические, закрепляющие своей композицией движение и развитие метафоры, ее, как говорится, «реализацию». Таковы сюжеты «Облака в штанах», «Человека», «Про это» Маяковского, таковы сюжеты ряда новейших поэм, — тут мой собеседник на секунду остановился, — например Беллы Ахмадулиной и Андрея Вознесенского. В этом они перекликаются с Маяковским и Пастернаком, с Цветаевой, Антокольским и Кирсановым. Лично мне этот путь лирического эпоса ближе, чем поэзия собственно повествовательная, хотя я с удовольствием признаю, что и в этой сюжетно-повествовательной области советская поэзия достигла таких вершин, как... — Симон Иванович вновь на секунду прервался, подыскивая наиболее убедительные, с его точки зрения, примеры, — ...как «Улялаевщина» Сельвинского, «Дума про Опанаса» Багрицкого, «Василий Теркин» Твардовского. Но, скажем, «Человек предместья» или «За далью — даль» тех же Багрицкого и Твардовского говорят о многообразии и разнообразии принципов поэтической выразительности даже в творчестве одного и того же поэта. Поистине, поэт творит по художественным законам, им самим себе предписываемым. И, добавил бы, им открываемым.

В стихах Чиковани очень большое место занимают образы, связанные с природой. Я спросил, существует ли, на его взгляд, чисто пейзажная лирика, или для поэта природа является лишь средством раскрытия внутренней лирической темы? И еще: может ли существовать в лирике пейзаж-описание?

— Поэт чаще всего опирается на образы природы, чтобы высказать свое настроение, свое отношение к миру, свое миросозерцание. Если природа вдохновляет поэта, она живет в стихах полноценной жизнью. Французские «парнасцы» хотели создать чистую пейзажную лирику, где доминировала бы описательность. Мне такая лирика чужда, хотя и сами «парнасцы» оказывались часто выше собственных установок и схем. Для меня тютчевское ви́дение природы и его драматизм являются высшим родом поэзии. Природа в поэзии должна раскрывать внутреннюю лирическую тему поэта. Такое восприятие природы с неслыханной экспрессией и драматизмом проявилось в поэзии Важа Пшавела, а среди новейших поэтов — у Пастернака, у Тихонова и Заболоцкого. У всех у них «портрет природы» одновременно и собственный «автопортрет». Природа — волшебное зеркало, отражающее душу и характер каждого, кто умеет в него заглянуть.

Ответ был, что называется, недвусмыслен и категоричен. Я пошел дальше. Я начал рассуждать о том, доступна ли лирике вообще задача описания, а значит, в некотором смысле и сюжетность. Существует мнение, что лирика бессюжетна, что она представляет собой чистый монолог, фиксацию мгновенного состояния внутреннего мира. Но если это правильно, как быть тогда с теми миниатюрными «романами», которых столь много среди шедевров мировой лирики. Ну, взять хотя бы пушкинское «Я помню чудное мгновенье», кстати, совершенно не метафорическое по своему образному строю. Ведь перед нами, по существу, целая история взаимоотношений двух людей, и, однако, это лирический шедевр. К таким же лирическим шедеврам можно отнести многие сонеты Шекспира, в которых тоже есть сюжет как история чувств...

— По-моему, лирику нельзя, — Чиковани прервал меня энергичным жестом, — понимаете? нельзя делить на сюжетную и чистый монолог. Зачем опять-таки противопоставлять союзников?! Возьмите пушкинское: «Я вас любил: любовь еще, быть может...» — это же чистый монолог, чистое лирическое излияние, здесь действительно нет метафоричности. Но вот другое — «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор...»), в котором и обращение к друзьям, и описание природы, и воспоминания. И то и другое стихотворения написаны с подлинно лирической духовной проникновенностью. Далее. Если первое стихотворение оставляет впечатление (только впечатление) мгновенно рожденного, то «19 октября» явно подготовлено в душе поэта, оно — следствие большого накопления впечатлений.

Как-то, будучи в Тбилиси, Маяковский сказал мне, что «Необычайное приключение...» он писал семь месяцев. Я удивился.

— Нет, это не значит, что я семь месяцев писал, — сказал Владимир Владимирович, — я его вынашивал семь месяцев...

Сколько стихов Симон Чиковани написал в дороге, путешествуя... Я спросил:

— Как вы смотрите на закономерность «дорожных» стихов и когда, на ваш взгляд, поэту сопутствует в них творческий успех?

— Мне кажется, что так называемым дорожным стихам предрешен успех лишь в том случае, если поэт духовно подготовлен к путешествию. Без такой подготовки путешествие лирического героя будет просто перемещением его в словесно фиксируемом пространстве, когда новые впечатления не обогащают ума и памяти ни поэта, ни читателя. Мы все время возвращаемся к Пушкину. Заметили? Так вот, Пушкин считал, что путешествие в поисках вдохновения — это «смешная и нелепая причуда».

Для меня сегодня как поэта такого рода