Читать книгу "Красный, белый и королевский синий - Кейси Маккуистон"

Re: Домашняя ерунда

От: А[email protected]

9/3/20 6:20 AM

Кому: Генри

Г,

черт. Ты действительно собираешься записаться на военную службу? Я еще не проводил никаких исследований на эту тему. Попрошу Захру, чтобы кто-нибудь из наших людей собрал для меня папку. Что это вообще означает? Что ты часто будешь в разъездах? Это может быть опасно??? Или это типа просто носить униформу и сидеть за столом? Как так вышло, что мы это не обсуждали, когда я был в Лондоне?????

Прости. Я запаниковал. Я почему-то забыл, что все это всегда маячило где-то на горизонте. Я буду рядом, что бы ты ни решил. Просто… дай мне знать, нужно ли мне начать тренироваться задумчиво смотреть в окно в ожидании, когда мой любимый вернется с войны.

Иногда меня сводит с ума то, что ты так мало решаешь в своей жизни. Когда я представляю тебя счастливым, то вижу тебя в твоей собственной квартире где-то за пределами дворца, с письменным столом, за которым ты пишешь сборники гейских историй. И я тоже там, пользуюсь твоим шампунем, заставляю тебя ходить со мной в магазин за продуктами и просыпаюсь каждое утро вместе с тобой в одном чертовом часовом поясе.

Когда выборы закончатся, мы разберемся, что делать дальше. Хотел бы я быть рядом, но я знаю, что ты должен сделать то, что задумал. Просто знай, я верю в тебя.

Re: рассказать обо всем Филиппу звучит как отличный план. Если все пойдет наперекосяк, просто делай то же, что и я, и веди себя как полный осел до тех пор, пока большинство членов твоей семьи не поймет все самостоятельно.

Люблю тебя. Передавай Би привет.

А

P.S. от Элеонор Рузвельт к Лорене Хикок, 1933:

«Очень скучаю по тебе, дорогая. Самое приятное время дня – это когда я пишу тебе. У тебя сейчас более бурные времена, чем у меня, но, думаю, я скучаю по тебе так же сильно… Прошу, оставь большую часть своей души здесь, в Вашингтоне, пока я здесь, потому что большая часть моей души – с тобой!»

Re: Домашняя ерунда

От: Генри

9/4/20 7:58 PM

Кому: А

Алекс,

случалось ли с тобой когда-нибудь, чтобы что-то пошло настолько ужасно, кошмарно и невероятно плохо, что тебе хотелось оказаться заряженным в пушку, чтобы тобой выстрелили в безжалостную черную космическую бездну?

Мне иногда интересно, в чем смысл моей жизни. Лучше бы я собрал все свои вещи, как и говорил. Я мог бы лежать в твоей постели, чахнуть там, пока не умру – растолстевший, сексуально поверженный, ушедший из жизни в расцвете юности. Здесь покоится принц Генри Уэльский. Он умер так же, как жил: избегая планов и отсасывая член.

Я признался Филиппу. Не о тебе, а именно обо мне.

Говоря конкретнее, мы с Шааном и Филиппом обсуждали призыв на военную службу, и я сказал брату, что предпочел бы не следовать традиционному пути и что едва ли от меня будет какой-то толк в армии. Он спросил меня, почему я так упорно пренебрегаю традициями мужчин в этой семье, и, кажется, я натурально (ха) перевел разговор на другую тему, потому что открыл свой проклятый рот и сказал: «Потому что я не похож на остальных мужчин в этой семье, начиная с того, что я гей до мозга костей, Филипп».

Как только Шаану удалось привести его в сознание, Филипп сказал мне несколько слов, среди которых были фразы: «запутался или ошибаешься», «гарантия продолжения рода» и «уважение к наследию». Честно говоря, я почти ничего не помню. В сущности, я понял, что он не был особо удивлен тому, что я – вовсе не натурал, которым должен быть, но очень поразился тому, что я не собирался больше играть роль натурала, которым должен бы быть.

Так что да, я знаю, что мы обсуждали это и надеялись, что признание моей семье станет отличным первым шагом. Не могу сказать, что случившееся придало мне смелости. Не знаю. Честно говоря, я сожрал уже кучу печенья.

Иногда я представляю себе, как переезжаю в Нью-Йорк, чтобы управлять там молодежным приютом Пеза. Просто уезжаю. И не возвращаюсь. Может быть, сжигаю что-то по пути. Было бы славно.

Кстати, идея: знаешь, я вдруг понял, что никогда не говорил тебе того, что подумал в день нашей первой встречи.

Видишь, воспоминания для меня – это огромные сложности. Очень часто они причиняют мне боль. Любопытный факт о печали – она поглощает всю твою жизнь, все эти годы, которые сделали тебя таким, какой ты есть, и заставляет тебя испытывать дикую боль от воспоминаний о тех временах, потому что всего этого больше нет, внезапно все это стало недостижимым. И тебе приходится учиться жить заново.

Начал воспринимать себя, свою жизнь и все свои воспоминания как темные, пыльные комнаты Букингемского дворца. Я вспомнил ту ночь, когда забрал Би из клиники и умолял ее отнестись к этому серьезно, и оставил эти воспоминания в комнате с розовыми пионами на обоях и золотой арфой в самом ее центре. Я вспомнил свой первый раз с университетским товарищем брата, когда мне было семнадцать, нашел для этого воспоминания самую крошечную, самую тесную кладовку для щеток, которую только можно представить, и запихнул его туда. Я вспомнил своего отца прошлой ночью. То, каким дряблым стало его лицо, запах его рук, лихорадку, ожидание, ожидание, а потом вновь ужасное ожидание, за которым настал еще более ужасный момент, когда ждать уже было нечего. И я отыскал самую большую комнату, бальный зал, с широко открытыми дверями и темными, занавешенными окнами. Я закрыл те двери.

Но первый раз, когда я увидел тебя. В Рио. Я оставил это воспоминание в садах. Я оставил его в листьях серебристого клена, повторил его вслух вазе Ватерлоо. Оно не вмещалось ни в одну из комнат.

Ты тогда болтал с Норой и Джун, счастливый, яркий и такой живой – человек, живший жизнью, которой я не мог жить. И такой красивый. Тогда твои волосы были длиннее. Ты еще не был сыном президента, но ты не был напуган. Из кармана твоего пиджака торчал желтый цветок.

Я подумал, что это самое удивительное, что я когда-либо видел в своей жизни, и лучше мне держаться от тебя подальше. Я решил, что, если бы кто-то вроде этого парня полюбил бы меня, это разожгло бы во мне огонь.

А потом я повел себя, как беспечный идиот, и все равно влюбился в тебя. Когда ты звонил мне бессовестно поздними ночными часами, я уже любил тебя. Когда ты целовал меня в отвратительных общественных туалетах, надувал губы в гостиничных барах и делал меня счастливым так, как мне, искалеченному и закрытому человеку, никогда и не снилось, я любил тебя.

А потом, по каким-то совершенно непонятным причинам, у тебя хватило наглости ответить мне взаимностью. Можешь ты в это поверить?

Иногда мне самому не верится в это, даже до сих пор.

Мне жаль, что с Филиппом все прошло не очень гладко. Жаль, что не могу послать тебе надежду.

Твой,

Генри