Читать книгу "Дети Лавкрафта - Эллен Датлоу"

Финиус, до той поры молчавший, широко разинул свою пасть и присоединился к кошачьему концерту. Он поднял свои когтистые ручищи и чиркнул когтем пальца Жюлю по руке. Ощущение это вызвало странное: поначалу щекотно, словно перышком гладили, а потом режущая боль, когда острие ногтя Финиуса впилось в мякоть его плеча – неодолимая притягательность слежения за тем, как появляется кровь, как скатывается она по его бледной плоти.

– Ричард? – Жюль отступил назад, и Финиус тоже убрал лапищу, разглядывая окровавленный кончик своего когтя, а потом раскрыл пасть и прошелся по нему своим длинным черным языком. Жюлю бы тогда-то и убежать. Но ему мешала стойка высокой стремянки. – Ричард, – выговорил он, уже едва ли не выкрикивая от боли в плече, что распалилась до белого каления и с испепеляющей достоверностью расходилась по руке, – по-моему, мне нужно возвращаться.

Когда он повернулся, Ричард уже начал спускаться по стремянке от своего наводящего ужас панно.

Он обратился к окружившим их существам. Гаркнул на них. До Жюля дошло, что Ричард, возможно, и раньше гаркал на них, возможно, сделал это для Жюля… что окриков было куда больше, чем наслушался Жюль за проведенное здесь время.

Окрик подействовал. Чудища отступили, а Финиус повернулся так, чтобы торсом укрыть свою окровавленную лапу, как драгоценную украденную игрушку.

Ричард опустил руку, дотронулся до плеча Жюля, а когда заговорил, то голос его был значительно тише. Жюль, впрочем, в точности не понимал, о чем он речь ведет. О чем бы ни было, но звучала она любезно… воркованье, в котором слышалась ласка… жалость, может? Разочарование?

Жюль отвернулся от остальных, стал лицом к Ричарду… и рассмотрел его хорошенько. Задумался над вопросом, на какой, как он это теперь понял, так и не дал должного ответа:

«Скажи мне, что ты видишь, когда на меня смотришь?»

Подыщи он слова, может, и сказал бы: «Вижу огромное чудище с жуткими челюстями и свирепой хитрой рожей, с изъеденными пожелтевшими клыками… и глазами, ярко блистающими из-под кустистых бровей неандертальца. Вижу руки, как у бледного пещерного примата, с когтями, черными от праха и могильной земли… смертной белизны, сморщенный член бессмысленно болтается меж ног, сложенных втрое».

Или мог бы сказать так: «Вижу Ричарда в виде хлипкого завитка дыма, кружащегося вокруг яркого дьявольского колдовского огня, какой поддерживает его когда-то любящая бабушка, существо из кости, плоти и похоти, прекраснее Андромеды да к тому ж и постарше нее».

Только не было слов (и уж конечно, не было старых слов), какие Жюль мог бы позволить себе в таком месте.

Ричард, впрочем, похоже, понял и, изобразив улыбку, сделал Жюлю знак следовать за ним – через позабытую платформу и вокруг вагона, через еще один большой сводчатый проход и в почти межзвездную тьму.

– Это была… нелепость какая-то. Я не в силах объяснить.

С первым Хелен согласилась, но посоветовала Жюлю поупорнее заняться вторым.

Он вздохнул и положил врученный ему этюдник на больничную тумбочку.

– Хорошо. Полагаю, я долгое время думал об этом. Моложе я ведь точно не становлюсь, верно? И ты тоже. А работа… что ж, она работа и есть. Не призвание. Ничего из мною сотворенного особого смысла не имеет, так ведь?

И Хелен принялась рассуждать вслух: хотел ли Жюль сбежать, исчезнуть, как оно и вышло? Она понимала, что меж ними не все ладно, как она выразилась: костями своими чувствовала, что дела меняются к худшему. Но он что, уходил?

– Так обстоятельства сложились. Я… – Ему вспомнилось то утро, очки, автофургон, и он понял, что искренне не желает опять толковать об этом, только не опять. В этом была доля трудности. – Я встретил кое-кого. Одних людей.

При этих словах она встала, обошла свободную кровать в больничной палате, встала у окна. Рассказала Жюлю, как волновалась, когда он не позвонил, когда не появился на работе, домой не пришел. Боялась, что произошло с ним что-то страшное. Из того, чего она боялась, страха у нее не было, пожалуй, лишь перед тем, о чем он говорит.

Она думала о нем лучше.

– Ты хотела, чтобы я объяснил. Хорошо. Прошло сколько? С неделю, как меня нашли. Я был под городом, в глубоком тоннеле. – Он хмыкнул при мысли об этом. – Тайный тоннель. Там я видел… всякое, чего раньше и представить не мог. Произведения живописи, которые были… потрясающими? Непостижимыми? Они говорили со мной… вот в чем дело. Но художник, создавший их… – Жюль покачал головой, и усмешка исчезла с его губ. – …В этом не было ничего хорошего. Я не мог остаться. Не было во мне «искусства». Это было бы небезопасно. Он хотел освободить меня. Не знаю. Мы были превыше слов, превыше языка. Только я понимал: оставаться мне нельзя.

Жюль нажал кнопку на пульте своей больничной койки, и та поднялась, позволив ему видеть лучше. Хелен прикрыла лицо рукой, пальцы ее касались лба, когда шея склонилась вперед.

– Вот и оставил он меня снаружи. И полиция, думается, доставила меня сюда.

Хелен подтвердила, что так и было. Он был болен, истощен, ранен, бредил от переохлаждения. Какая-то у него инфекция была. Червяки были. Но, как утверждали врачи, он пошел на поправку. И она прямо спросила:

– Готов ли Жюль сейчас пойти домой?

Он опять покачал головой. Сказал:

– Я теперь другой. Я к себе на работу не вернусь. Не знаю, смогу ли я и к тебе вернуться. Я должен сделать из самого себя человека достойного.

Хелен полагала, что на это, возможно, потребуется некоторое время, но Жюль сказал, что она, наверное, не поняла. Он не говорил, что должен быть достоин Хелен. Ему необходимо быть достойным Ричарда. И его Королевы. Достойным ее.

– Ах, – воскликнула она. – Так, значит.

И хотя Жюль знал, что в чем-то оно и было так, он попытался убедить ее, что это было еще и гораздо больше, чем так. Хождение по странным, черным землям под городом все укрепило и утвердило. В самом деле, только когда они с Ричардом поглубже порылись в этих незримых соборных залах, усыпанных костями кавернах, когда миновали желчные озера, только тогда Жюль увидел, воистину увидел, чем он мог бы овладеть, кем мог бы стать и насколько это величественнее увядающей привлекательности ее прохладного гладкого тела, ее ввергающих в забвение объятий.

Он старался вновь ощутить эту таинственную стихию – с некоторым успехом, раз уж его извлекли из канавы с водой, доставили в больницу, успокоили его, снабдили элементарными материалами: карандашом и этюдником, – какие он потребовал.

– Посмотри, вот над чем я работаю, – сказал Жюль. Он придвинул к себе этюдник, раскрыл его на последней странице и протянул Хелен. – У меня такое чувство, словно я наконец-то начинаю прозревать.

Хелен взглянула на рисунок Жюля, и ее едва не стошнило. Она сделала вдох, задержала воздух на биение сердца и, наконец, медленно выпустила его через сморщенные, без кровинки, губы.