Читать книгу "Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес"

Стоял спасенный воин посреди Захваченных знамен и груд добычи, Он царствен был лицом, и вот к нему Подходит друг нежданный. «Кто ты есть?» — Спросил спасенный. «Я — шейх Эртогрул». — «А табуны кому принадлежат?» Со смехом Эртогрул достал клинок: «Покорен длани меч и воле — длань, Так разве будет бедным человек, Имеющий и меч, и длань, и волю?»

«А чья равнина?» — «Если вдруг сюда Придет мой друг, разуется у входа — Его и будет». — «А вон те холмы, Что на нее взирают?» — «Там, на них, Пасется скот мой — дал мне это право Аллах». — «Нет, — незнакомец отвечал. — Аллах их отдал мне». Нахмурил брови, Смутился Эртогрул, но незнакомец Любезным жестом отстегнул свой меч, Чья рукоять — один смарагд с резьбою, Чей письменами весь клинок покрыт И из Корана, и из Соломона, Восточный ловкий мастер их вписал В синь стали; незнакомец взял свой меч И подал вместе с ножнами в подарок. «Табун, холмы, равнина раньше мне Принадлежали, но теперь тебе Их отдаю, а с ними — знак величия». От изумления поднявши брови, «А кто есть ты?» — воскликнул Эртогрул. «Я — Аладдин, я — Аладдин Великий».

«Твой дар — стада, холмы, равнина — принят, — Ответил Эртогрул, — и принят меч; Но будет в нем тебе нужда — верну. Для всех иных ты — Аладдин Великий, А для меня — Великий и Благой».

И с тем поцеловал царю он руку. Возвеселившись, к шейховым шатрам Поехали. Ничто створилось малым; И ныне одинокая долина, Что приникала ко стопам горы, Зарю лелеет на ее вершине. Машалла!

Тишина, объявшая слушателей, пока звучала песня, не прерывалась еще некоторое время и — если позволительно такое выражение — сама по себе стала оценкой сказителю.

— Где наш почтенный профессор риторики? — осведомился Константин.

— Я здесь, ваше величество, — откликнулся, вставая, сей ученый муж.

— Можешь ли ты предоставить нам толкование истории, которой почтил нас твой арабский собрат?

— Нет, повелитель, ибо, чтобы оказаться справедливой, критика должна дождаться того момента, когда остынет кровь. Если шейх окажет мне любезность и снабдит меня копией этих строк, я просмотрю их и расчислю согласно законам, унаследованным нами от Гомера и его аттических последователей.

После этого взгляд императора остановился на угрюмом и недовольном лице дуки Нотараса.

— Господин адмирал, а что вы думаете об этом сказании?

— О сказании — ничего, а вот что касается сказителя, мне он представляется отменным нахалом, и, будь у меня, ваше величество, развязаны руки, я бросил бы его в Босфор.

Дука исходил из того, что шейх не владеет латынью, а потому употребил именно такие выражения; однако сказитель поднял голову и взглянул на говорившего, причем в глазах его лучилось понимание — настанет день, и довольно скоро, когда за эти слова воспоследует безжалостное наказание.

— Я с вами не согласен, адмирал, — грустным тоном произнес Константин. — Наши отцы, хоть с римской, хоть с греческой стороны, возможно, тоже сыграли роль Эртогрула. Он был по духу завоевателем. Ах, если бы и в нас дух этот был достаточно силен для того, чтобы вернуть утраченное!.. Шейх, — продолжал он, — знаешь ли ты иные песни подобного рода? У меня есть еще немного времени, хотя, разумеется, все будет по слову нашей хозяйки.

— О нет, — возразила она почтительно, — решения здесь принимает лишь один.

С ее согласия шейх начал новый рассказ.

ЭЛЬ-ДЖАН И ЕГО ПРИТЧА Бисмилла! За волком гнался Эртогрул, Его убил на остром горном пике, На высоте такой, где нет ни трав, Ни мхов. Потом присел он отдохнуть, И вот тогда откуда-то с небес, Из их холодной чистой синевы, А может, из глубоких недр земли, Где держит издревле царь Соломон Чудовищ-джиннов, верных слуг своих, Эль-Джан, подобный необъятной туче, Восстал, с вопросом: «Ты — шейх Эртогрул?»

Тот, не смутившись, отвечал: «Допустим». — «Хочу прийти и посидеть с тобой». — «Ты видишь, нам двоим тут места нет». — «Так встань и на три четверти спустись Со склона». — «Было б проще, — отвечал Со смехом Эртогрул, — когда б ты стал, Как я, и мал, и худ». Негромкий шелест Прошел по склону, будто трепет крыльев Средь спутанных ветвей в густом лесу. Всего лишь миг — опавший лист бы мог За этот срок на землю опуститься, — И вот напротив Эртогрула сел Какой-то муж. «Здесь царствие снегов, — Он рек с улыбкой, — а не мир людей, Одни орлы летят сюда гнездиться И выводят птенцов». Ответил шейх: «Я гнал сюда прожорливого волка, Что уж давно губил моих овец. Его убил я». — «На твоем копье Не вижу крови — да и трупа зверя Не вижу тоже». Глянул Эртогрул — Да, трупа нет, на острие копья — Ни капли крови. Гнев взыграл в груди Волною. «Подвело меня копье — Возьму кинжал». Огнем блеснул клинок, Бегучей искрою во мраке ночи — И опустился Аладдинов дар Неведомому путнику на череп. Вонзился меж глазами, а потом Напополам рассек улыбку; дале, Скользнув сквозь подбородок и хребет, Прошел до камня, что служил сиденьем, И там лишь замер с колокольным звоном О стали сталь. «Вот так! Вот так! Вот так!» Но стихнул клич, поскольку на клинке — Ни капли крови; муж сидит недвижно, С улыбкой на лице. «Я волком был, Которого сюда ты гнал по склону, Меня копье пронзило, как и меч. Теперь узнай же, шейх: не волк, не муж Перед тобою и никто из смертных. Я — мысль Аллаха. Можно ли убить Святую мысль? То мог лишь Соломон, И только мыслью более святою. Смири свой гнев, отныне про меня Коль будешь думать — думай как про друга, Что притчу подарил тебе, открыв В ней смысл исконный: „Так велит Аллах“». С тем обронил он малое зерно На холмик глины и песка, который Их разделял. «Да, так велит Аллах». И тут же прах зашевелился жизнью. Эль-Джан — опять: «Вот что велит Аллах!» Проклюнулся росток; белесый кончик Как будто бы укутан слоем воска — Могло то быть рождение лозы, Или лилеи, что звезде подобна, Или куста, заслона от ветров. Вновь заклинанье: «Так велит Аллах!»

Росток зазеленел, и разветвился, И светом яркой зелени облил Суровый мир. Он продолжал расти, Дойдя до основания земли, До ближнего и дальнего предела, Под ним, как братья в кочевом шатре, Народы поселились в вечном мире. «Да, так велит…» И Эртогрул проснулся. Машалла!

Второй рассказ слушали даже с большим вниманием, чем первый. Каждому слушателю было понятно, что эта притча, подобно всякой притче, приложима к самым разным ситуациям и до определенной степени к его собственной.