Читать книгу "Ради тебя - Катерина Снежинская"

То и дело вздрагивая, оглядываясь, вслушиваясь до звона в ушах, обеими ладонями прижимая слишком громко шуршащую юбку, Тиль на цыпочках подобралась к камину. Вцепившись в полку, повыше приподнялась на носочках, разглядывая монограмму Крайтов, и убедилась: нет, не примерещилось ей в прошлый раз, под подобием герба и впрямь было вырезано геральдическое изображение жасмина — цветок с четырьмя остроугольными лепестками без листьев. Вроде бы он символизировал чистоту, любовь и верность.

Приходилось признать: дядя всё-таки был гораздо сентиментальнее, чем казалось, и что-то между ним и Жасмин Крайт, матерью Тиль, случилось. Иначе бы с чего Берри тут цветочки выцарапывать? А в том, что изображение вырезали, вернее, выскребли ножом не так уж и давно, никаких сомнений не оставалось, хоть рисунок и затёрли песком, грязью измазали, старательно состаривая.

Тильда потянулась, провела по изображению ладонью, стянула зубами перчатку, снова камень погладила — щелей в мраморе было предостаточно, целая паутина, но одна показалась какой-то не такой, слишком ровной. Арьере попыталась её ногтями подцепить, только ничего толкового из этого не вышло.

Тильда присела на корточки перед грудой битого кирпича, оставшейся от каминной трубы, пытаясь отыскать что-то, способное сойти за рычаг, не без труда сдвинула большой обломок. И тут её шеи что-то коснулось легонько, может, это даже и не прикосновение было, а ветерок выбившуюся прядку шевельнул — доктор толком и не разобрала, не успела.

Потому что следом навалилась глухая темнота.

* * *

В себя Тильда приходила медленно и мучительно, как после хорошей порции макового молока. Морок, переполненный неясными бредовыми виденьями; неуловимыми звуками, становящимися то тише, то громче; бьющими в нос и почти не чувствующимися запахами, не желал отпускать. Он играл с Арьере, как кошка с мышью: вроде бы вот-вот вынырнет, стоит глаза открыть, уже даже свет различим, но колеблющееся, неспокойное серо-чёрное марево снова затягивало глубже и глубже, до полной черноты.

Мимо проплывал полупрозрачный призрак дядюшки, укоризненно качающий головой: «Всё ради тебя, девочка, всё…». Темнота пуржила слишком ярким снегом, Карт, ёжащийся в пилотном кресле, прячущий лицо в воротник толстой лётной куртки, бормотал надтреснуто и занудно, как старый фонограф: «Тиль, Тиль, Тиль». Рыжий Грег вальсировал, щедрыми охапками, будто сеятель, разбрасывая лепестки роз: «Ради тебя, Тильди-тиль!». Вьюга из лепестков мешалась со снежной пургой, превращаясь в серый унылый туман, сквозь который проступало непривычно осунувшееся, даже старое лицо Амоса: «И ради вас, тоже, дорогая…» И снова появлялся дядя: «Всё ради тебя, девочка моя!», но теперь он не к Тильде обращался, а к кому-то, стоящему за её спиной. Только вот обернуться никак не получалось.

А потом Арьере открыла глаза и разом поняла: находится она в сарае или конюшне, что ли? Нет, пожалуй, на сарай это больше смахивало. Потолок, сбитый из не слишком старательно подогнанных досок, находился чересчур высоко, а ещё выше, через прорехи крыши виднелось небо. По-особенному кисло-горьковато пахло торфяной трухой и сеном, а лежала Тильда на охапке соломы, кажется, накрытой грубым шерстяным одеялом.

Медленно, пытаясь справиться с головокружением и волнами накатывающей тошнотой, Тиль села, поправила задравшуюся юбку, огляделась. Сарай и впрямь оказался немаленьким, сколоченным небрежно — через щелястые стены пробивались тонкие копья солнечного света — и практически пустым. Лишь в углу, довольно далеко от Тильды, неровной грудой темнел какой-то механизм, скрытый брезентовым чехлом. Рядом с кипой, на которой сидела Арьере, стоял кувшин с водой и ведро, накрытое деревянной крышкой — чистое, но в его предназначении сомневаться не приходилось.

А ещё Тиль обнаружила, что прикована к столбу, подпирающему стрехи потолка: не слишком толстая, но всё-таки тяжёлая цепь, пропущенная через ввинченное в брус кольцо, обхватывала талию доктора, а на пояснице запиралась на замок, продетый между звеньями.

Арьере, прекрасно осознавая бессмысленность своих действий, вслепую нащупала запор, попыталась его содрать, обломав до мяса два ногтя. Попробовала разорвать цепь, едва себя не удавив. На коленях, путаясь в юбках, доползла до столба. Приналегла на ввинченное кольцо, да так, что в спине пискнуло, загнала в ладонь занозу, длиной с палец. Пошатываясь, поднялась на подгибающихся от слабости ногах, шажок за шажком добралась до стены. Заглянула в щель: за досками, за узкой полоской пробивающейся травы, желтело-зеленело зацветающее торфяное болото — и ни деревца кругом, ни дымка, вообще ничего, лишь глянцево поблёскивающие под солнцем лужи топи да сухие стрелы прошлогодней осоки.

Тиль снова на солому села, разрешив себе разреветься. Потом вскочила, рвя цепь, метнулась к столбу, ухватилась за кольцо, потянула, подёргала. Подбежала к стене, до боли в глазах всматриваясь в унылый, недвижимый разлив цвета шоколада. Всхлипывая, утираясь рукавом — платок куда-то задевался — вернулась на подстилку. Но и нескольких минут не высидела: попыталась открыть замок, разорвать цепочку, вытянуть кольцо, выглянула через щель, опять села.

Когда света поубавилось, а солнце, собираясь на покой, начало гаснуть, Арьере окончательно успокоилась, сил даже на то, чтобы рыдать, не осталось, в груди побаливало. Да и пустой желудок, наплевав на все трагедии и страхи мира, нудел длинно и настойчиво. Тиль прислонилась спиной к проклятому столбу, обхватила колени руками и стала ждать неведомо чего.

К неимоверной её радости, долго мучиться не пришлось. Сумерки ещё толком сгуститься не успели, когда калитка, врезанная в большие сарайные вороты, скрипнула, открываясь, впуская высокого мужчину — ему даже пригнуться пришлось, чтобы об стреху затылком не удариться, придержать шляпу.

— Так всё-таки это вы, — сказала Арьере и откашлялась, голос от слёз и — чего уж там! — страха хрипел по-разбойничьи, съезжая в сип.

— А я гляжу, ты и не удивлена совсем, — легко отозвался Доусен.

— Ну почему же? — пожала плечами Тиль. — Удивлена. Ведь у меня имелись две кандидатуры в сволочи.

— Второй, надо понимать, Арчер? Ну вот видишь, как вышло-то, обскакал я его, — разулыбался во весь белоснежный частокол Джерк. — Другим наука, шибчее надо поворачиваться. — Колонист подошёл к Тиль, присел на корточки, вытянул из кипы соломинку, сунув её в зубы. — Ну, что скажешь?

— Разве мы переходили на ты? — удивилась Тильда.

— А то как же? — Доусен щелчком сшиб шляпу на затылок.

— Ну, значит, придётся перейти обратно, — решила Арьере.

— Да как вам угодно, мэм, — не стал настаивать Джерк. — Давайте, госпожа, не тяните кота за… хм!.. хвост. Как говорится, время — деньги. Мне ведь вас мотать тоже никакой радости нет, ну не душегуб я, вот чем хотите поклянусь. У меня сердце доброе.

— Рада за вас.

— Ну так скажите, да и разойдёмся в разные стороны.

— Вы только сообщите, что хотите услышать, и я с радостью всё расскажу, — почти искренне пообещала Тиль.